Командующий фронтом
Шрифт:
— Правильный ты человек, Степан Степанович. Поехали!
Паровоз тронулся. Миновав первый километр, Агеев увеличил скорость. Лазо следил за выражением его лица, но оно словно окаменело, и прочесть что-либо на таком лице нельзя было.
— Становитесь на мое место! — предложил Агеев. — Как прыгну, так реверс назад. — Он подошел к краю паровичка, опустился по лапчатым ступенькам и, раньше чем Лазо успел вымолвить слово, прыгнул на насыпь и покатился под горку.
Когда Агеев возвратился к паровозу, Лазо спросил:
— Ушибся?
— Даже руки не поцарапал.
— А
— Это потому, что в первый раз, а за два дня так наловчусь, что китайским циркачам фору дам.
Лазо рассмеялся.
— Повторим, товарищ главком, — добавил Агеев. — Дайте задний ход. Вот так, правильно!
После пятого прыжка Лазо сказал:
— Довольно! Остальное завтра и на большей скорости.
Паровоз стоял под парами у поворота. К паровозу была прицеплена платформа, тяжело нагруженная камнями. С ближней сопки дали сигнал: семеновский бронепоезд готовится выйти с Мациевской. А на самой станции все пути забиты составами с боеприпасами.
Лазо, замаскировавшись на сопке, наблюдал в бинокль за станцией, на которой находился противник. Он ясно представлял себе, какое смятение внесет на Мациевской «платформа смерти», как ее окрестили казаки. Но мысль о том, что Агеев может не успеть спрыгнуть с паровоза или, выпрыгнув, разобьется насмерть, не покидала его.
Безуглов с сотней дежурили у подножья сопки, дожидаясь сигнала командующего. Будь он в эту минуту рядом с машинистом, сердце его билось бы спокойнее. Ведь именно он, а не кто другой стучал ночью в ставни оловяннинских железнодорожников, разыскивая Степана Агеева. Именно он оторвал его от жены и ребенка и привез на передовую. А если что случится?.. Другое дело война: в бою смерть глядит тебе в глаза, но ты ее гонишь, не сдаешься, а то — прыгать с паровоза на полном ходу!
В эти минуты Агеев, продумав до конца свое решение, спокойно дожидался второго сигнала. Когда на сопке поднялся белый флажок, он поставил реверс на последний зуб и дал волю паровозу. Колеса закрутились быстрее, и паровоз понесся под уклон.
Лазо видел, как тронулся паровоз. Прильнув к биноклю, он напряженно вглядывался, ища Агеева, который вот-вот прыгнет, но машинист почему-то не спешил. И в то мгновенье, когда Лазо, оторвав правую руку от бинокля, махнул флажком, Агеев с грустью посмотрел на паровичок, как на живое существо, и прыгнул. Подхваченного встречным ветром машиниста подбросило вверх и отнесло в сторону.
Безуглов, неотрывно следя за Лазо, увидел наконец поднятую руку командующего. В ту же минуту он ударил коня шпорами и рванулся к полотну железной дороги, а за ним вся сотня. Издали казалось, что мчится табун, — казаки прижались к конским гривам, словно срослись с ними. Они мчались не как обычно в бою, с гиком и свистом, а тихо, думая про Агеева, выполнявшего приказ командующего ради того, чтобы им, казакам, было легко ворваться на станцию.
На Мациевской раздался взрыв такой силы, что казалось, сказочный великан, засыпанный землей, поднялся и сбросил с себя сопки, давившие его веками. За первым ударом последовал второй, третий… Дрожала, стонала земля от разрывов снарядов, над станцией
— Коня! — крикнул Лазо и бросился с сопки.
Командующий мчался во весь опор. Теперь он думал и об Агееве и о захвате Мациевской. Придержав коня, он оглянулся и крикнул одному из адъютантов:
— Скорей к Метелице! Пусть обходит Мациевскую и врежется семеновцам в тыл! — И поскакал вперед с неудержимой силой.
Вот и место, где паровоз с платформой врезались в неприятельский бронепоезд. Вдоль полотна валяются обломки, бронепоезд безжизненным чудовищем лежит под откосом.
Навстречу скакал Безуглов. Подняв коня на дыбы перед Лазо, он выпалил одним духом:
— Шесть офицеров убито… Один японец… Четверых взяли в плен…
— Агеев жив? — нетерпеливо перебил командующий.
— Жив!
— Молодец! — обрадовался Лазо. — А ты, Степан, собирай сотню, обойди станцию справа и дай семеновцам жару! Только не открывай огня по Метелице, он слева обходит.
На траве под откосом сидел запыленный машинист. Лазо узнал Агеева издали. Остановив коня, он ловко спрыгнул на землю.
— Степан Степанович!
Агеев услышал голос командующего и с трудом поднялся на ноги.
— Здоров?
— Здоров!
— Проси чего хочешь.
— Ничего мне не надо. — И, подумав, добавил: — Есть у меня дружок, машинист Павел Максимович Шаборин, старательный человек, как и я, учился у Парамона Парамоновича. Отец Шаборина старик, тоже железнодорожник, работал на станции Маньчжурия. Дошел до Павла Максимовича слушок, что семеновцы избили его отца до полусмерти. Вот я и прошу, товарищ главком, не за себя, а за друга: найдите старика Шаборина и спасите его.
— Сделаю! Еще что?
— А больше ничего.
Обняв Агеева, Лазо крепко поцеловал его.
Над забайкальскими сопками взошел тонкий серп луны. В черном небе душной ночи перемигивались звезды.
На станции Мациевская — хаос. Кругом лежат обломки вагонов, снарядные гильзы, винтовки без затворов. Только один путь расчищен, и по этому пути недавно прошел штабной вагон командующего.
В вагоне собрались командиры частей. Они слушали Лазо, голос у него сегодня утомленный, осипший:
— Осталась последняя крепость врага — Тавын-Тологой [8] . Дальше маньчжурская граница. Ни один наш снаряд не должен лечь на чужую землю, иначе правитель Маньчжурии Чжан Цзолин откроет против нас военные действия. А взять Пятиглавую сопку безоговорочно нужно… У кого есть план?
— В лоб ударить, — предложил Прокопий Атавин.
— Расшибешь рога, как баран о ворота, — заметил командир газимурцев Василий Кожевников.
— Что ты мудришь, Сергей Георгиевич? — не выдержал Павел Журавлев. — Небось давно у тебя выработан план, ты его положь на стол. На то ты и командующий фронтом.
8
Пять голов (бурят.).