Комбат
Шрифт:
— Сделаем, комбат, — отвечал Абрамов убежденно. И он действительно поверил, что они сделают то, что им приказывают сейчас. Да и как было не верить Абрамову и всем этим людям?!
— Доложите обстановку, — попросил Тарасов начальника штаба.
— В строю осталось сто восемьдесят четыре человека. Половина имеет ранения. Патронов к винтовкам по шесть штук. К захваченному оружию, к нашим автоматам и пистолетам пока есть. Еды — ни крошки.
— Ясно, — проговорил старшина.
— Но это не для слюнтяйства, — понимая, что такое голое донесение может быть воспринято как одни
— Это уже само собой понятно, — даже обиделся на такое напоминание Абрамов.
— Ну раз так, ни пуха вам, ни пера, как говорится, — сказал Тарасов и, подойдя к каждому, крепко пожал руки.
Разведчики один за одним вышли не торопясь, спокойно вышли, точно послали их не на дело, может быть, смертное, а попросили принести дров, воды или выполнить еще какую-нибудь обычную, будничную работу. А ведь понимали же: прорваться к своим через плотное кольцо окружения почти невероятно. Зная это, Тарасов не удержался, вышел на улицу и глядел им вслед, пока можно их было видеть…
Пока делали все эти дела, ординарцы успели натаять снега и вскипятить воду. Погреться не мешало, и все принялись пить обжигающий кипяток, подувая в кружки и на пальцы, которые жгло от ручек кружки.
Внезапно снаружи раздалась яростная стрельба. Вбежал бледный боец и крикнул:
— Фашисты прорвались!
Тарасов даже не вдумался в жуткий смысл этих слов. Он понял их так, как понимает каждый человек при виде внезапной беды, пожара, например.
Он выскочил из штабного шалаша и оглянулся. Взрывы мин и. снарядов плескались и по долине, где устроились на ночлег бойцы батальона, и по сопкам, где шла оборона. Но не по всей обороне — в одном месте, в седловине меж сопок — было оставлено окно, куда не ложились снаряды.
И через эту седловину, в свете чертивших небо ракет, неслись в тыл батальона фашисты.
Тарасов глядел на все это лишь мгновение. Выбежав на открытое место, выхватил пистолет и, держа его над головой, повернулся кругом, крича:
— За мной! Вперед!
Никто в грохоте стрельбы не слышал его крика, но, видя его впереди на открытом месте в этом движении зова к атаке, все поняли его. Опытом ли, грозой ли, нависшей над каждым, а может, самим свойством натуры русской, но все почувствовали, что спасение только в том, к чему звал их комбат.
Комбат был в таком состоянии, в каком, поди-ка, бывает медведь, когда рогатина лезет ему в грудь, а он прет, пока не остановит его смерть. С такою же яростью мчались на фашистов и бойцы. Фашист, на которого бежал Тарасов с одним пистолетом, отступил назад, повернулся и вдруг бросился бежать.
Стрельбы уже не было, был только наш крик «Ура-а-а!» и вопль убегавших фашистов. И с этим слившимся в общий звук ревом человеческих голосов неслись сначала по ровному месту, потом в гору две массы людей. Но они так и не сошлись в схватке. Наоборот, расстояние между ними все увеличивалось, и, когда комбат добежал до гребня седловины, враг уже мог отсечь дорогу между нашим сплошным огнем пулеметов. Вражеские командиры учли недавний урок.
Плюхнувшись
Отняв от лица руки, он потряс головой, точно вытрясая из нее остатки бессмысленной пустоты. Рядом сидел человек в снегу и держал у щеки руку с комком снега. Отбросив этот уже покрасневший кровью снег, человек зачерпнул свежего и опять приложил его к щеке.
— Что с тобой? — испуганно и участливо, с готовностью помочь спросил Тарасов, подвинувшись к нему. Человек обернулся. Это был начальник штаба.
— Царапнуло просто, — успокоил он, тоже, видно, только сейчас узнав комбата.
Рана, верно, была небольшая — пуля только царапнула щеку.
— Сразу-то и не почувствовал, — проговорил начальник штаба, — а как опомнился, слышу — течет по щеке, потрогал — кровь. Сижу и думаю — вот ведь, чуть бы еще, и поминай как звали, Александр Павлович. — Налюбиться, нацеловаться охота, ух! — даже зажмурился от этого своего желания лейтенант, и они засмеялись оба.
Тарасов встал и хотел идти, но полная тишина у противника насторожила его. Он остановился. Перестали взлетать ракеты, и стало особенно темно. В этой тишине Тарасов услышал Полин голос:
— Комбат где?
Тарасов пошел навстречу, думая: что там еще случилось? Хорошего ждать было нечего, и он, еще не зная ничего, встревожился. Потом ему подумалось — не сказал ли чего танкист? И он скорее заспешил к ней.
Поля принесла ему его шубу и шапку.
— Извините, что я такая рассеянная; раздела вас и забыла, — смущенно сказала она.
— Ну, ничего, — поняв, в чем дело, и улыбнувшись про себя, ответил он, — в такой суматохе и не то забудешь. А ты как же? Носи, я что-нибудь найду.
— Я все же в тепле.
— Раз так, давай.
Прошло, наверное, с час времени, когда громкий, резкий на морозе звук, точно поскребли по железу, раздался в тишине. Тарасов даже вздрогнул от неожиданности, сразу и не поняв, что бы это такое значило. И только когда раздалось усиленное до сказочного звучания покряхтывание, понял, что это настраивался к работе громкоговоритель.
— Русские солдаты! — загремело в морозной тишине. — Слушайте нас! Слушайте! Одумайтесь! За что вы воюете? Переходите к нам. У нас вас ждет пища, свобода, помощь вашим раненым. Мы гарантируем вам после войны по десять гектаров земли каждому, корову, лошадь, деньги на дом.
— Слушайте все. Слушайте! Мы знаем, что вас осталось немного, у вас нечего есть, кончаются патроны. Вам нечего выбирать. Если вы не сдадитесь, вас все равно ждет смерть от голода или плен. Но если вы будете упрямы, мы отнесемся к вам как к непримиримым фанатикам-большевикам! Одумайтесь, русские солдаты! Жизнь или смерть — вот что надо вам выбирать. Мы предлагаем вам жизнь! Выбирайте!