Комедия положений
Шрифт:
На этих двух строчках запал моего десятилетнего сына закончился и письмо продолжил Алексей.
Сегодня нашему сыну исполняется 10 лет. Может он покапризничать? По его мнению, может.
А из Долгодеревенского мы выехали неделю назад. Погода была чудесная, светило солнце, дорога сухая и гладкая. Пейзаж менялся по мере продвижения на север.
Поля с березовыми перелесками, среди которых просвечивали озера и пруды сменились сосновыми лесами.
На подъезде к Свердловску идет строительство дороги и вот там-то и лопнуло заднее колесо. Женя быстренько его заменил. Да и спешить было
Перед городом сделали привал у ключика, пообедали. А мы с Сережей поднялись на перевал и сфотографировались у обелиска Европа-Азия.
После Первоуральска сосновый лес смешался с еловым. К пяти часам мы приехали в Новоуткинск. Пообедали все у Саши (второй брат Гришко) вечером я отвез Женю и Валю на станцию. Они поехали в Кын за детьми. В тот же день вечером начался дождь, который шел сутки. Сережи (один сын Саши, второй наш) сидели весь день дома и играли.
В воскресение мы с Сашей работали у него в саду, делали яму. Умаялся я изрядно. Наш Сережка катался в один день на двух мотоциклах. В понедельник мы отправились в Кын. После завтрака, а потом еще в течение двух дней ходили за грибами. После обеда мы обычно отдыхали и паслись в огороде. У Сережи была еще одна игрушка - котенок.
Вчера мы приехали в Лысьву. Прошлись по городу, купили Сереже подарок ко дню рождения, а также ему ботинки и мне кроссовки.
Сегодня с утра сходили в баню, а теперь пируем. Выпили уже полбутылки мандаринового напитка и пьем второй литр бабушкиного компота.
Собираемся гулять по городу. Погода не жаркая. Облачность переменная.
До свидания, целуем вас обеих с Катей. Ваши Алексей и Сергей. И бабушка Люба. 3.08.84 г.
Через неделю Катенька проводила меня до больницы. Мы тащились вместе с тазом, который был необходим для послеоперационных процедур. Дочка вернулась домой одна.
Время было четверг, а в субботу утром приезжали Алешка с Сережкой из Лысьвы, и Катеньке оставалось прожить одной один день и две ночи.
В больнице я встретила Люду Фиалковскую, с которой вместе когда-то жила в общаге в Пущино. Она была после операции и очень меня подбадривала. Первую ночь я провела в коридоре, а потом меня уложили к ней в палату.
В воскресение ко мне приехало всё мое семейство, отдохнувший загорелый муж и сын, и дочка.
Этот вечер был накануне операции, в понедельник меня должны были резать, я боялась предстоящего и была рассеяна.
Чуткий сынок заметил это и всё повторял мне:
– Ну что ты мама, ты же не умрешь, у тебя операция несложная.
И мне казалось, это он себя уговаривал, что всё будет в порядке, не остается он без матери, а не меня успокаивал.
Я, во всяком случае, не помню никакого страха смерти, просто ожидания боли и мучений всяких.
Когда мне приходилось идти на мероприятие, требующее затрат моральных и нервных сил, я всегда себе при этом говорила: "не на операцию иду и после буду точно такая же как и до, с такими руками и ногами". А вот сейчас и непонятно
Наутро женщины, товарки по палате, пытались развлечь меня разговорами, но я смотрела в потолок и молчала.
Около двенадцати мне сделали укол транквилизатора или еще чего-то, дрожь страха прекратилась, и я, как автомат, послушно делала то, что мне говорили. Голоса мед сестер доносились как сквозь вату, и слова осознавались не сразу, а через несколько секунд после их звучания.
Операция длилась минут 15. Слышно было, как хирург щелкал ножницами. К концу операции мне стало нехорошо, я заметалась, мне пощупали пульс, и как сквозь вату я слышала, что всё в порядке, нужно потерпеть.
Потом попросили встать и перейти на каталку.
"И как я встану, когда я сплю?" думала я, но послушно шевелила ногами, переваливалась со стола на каталку, потом на кровать, на которой до конца дня в полудреме металась, было не столько больно, сколько как-то страшно от того, что меня резали, и хотя всё закончилось, страх не проходил. Каждые три часа кололи обезболивающее, и снотворное, но меня эти уколы плохо брали, я не спала и не бодрствовала, а пребывала в промежуточном состоянии просыпания. Смутные тени мелькали возле кровати, на губах я чувствовала влагу. Я осознавала, что мне дают пососать ложечку с мокрой марлей, приготовленную заранее и стоящую на столе.
Пить было нельзя, питье могло вызвать рвоту.
Вечером я очнулась настолько, что смогла разговаривать, и опытные женщины сказали мне, что уколы меня плохо брали, большинство людей спокойно спят, а я нет, всё время билась.
На другое утро была болезненная первая перевязка, а потом, всё, с той поры таких болей, какие я терпела почти пятнадцать лет, не стало.
Потом у меня начался цистит, потом обострился гастрит от таблеток, которые я принимала от цистита, в общем, конец света.
Меня навещали, было лето, теплый сентябрь, приезжали Иринка, Алешка, дети, коллеги Ольга и Рая, работавшие со мной в одной лаборатории. Все тащили мне еду в виде вареных овощей, а здешнюю еду я не могла есть.
Несмотря на все перечисленные напасти, раны на мне заживали хорошо, и Анатолий Иванович, наш врач, решил меня выписать в срок, как положено, чтобы я дома ела, что привыкла.
Хирурги больницы были умелые, кругом всё мыли и стерилизовали, но такую пропасть тараканов, как там, я не видела никогда в жизни. Всюду лезли эти тараканы, бегали, шуршали по тумбочке ночью. Однажды я отвернула край матраса и там, по внутренней стороне бегали толпы тараканов, просто кишели. Я лежала и старалась, как могла, не думать об этих насекомых, делящих со мной ложе.
Воду горячую отключили, а у нас после операции два раза в день происходило промывание ран марганцовкой, и воду грели в титане. А кормили плохо, еще манку можно было есть, а недоваренная пшенная каша была для меня просто смертельной.
В общем, я голодала и худела.
В палате храпели, не просто одна женщина храпела, нет, храпели с разной силой все, просто какой-то хор имени Пятницкого, и я, когда мне стало получше, но нервы устали от недоедания, совсем не могла спать в палате и, забрав белье, почивала в коридоре на мягком диване.