Комический роман
Шрифт:
— Конечно, с нею, — сказал он.
— Так зачем же вы хотите итти на убой к ее брату, — ответил я, — если сестра, которая вам нужна, у меня в комнате?
— Ах, Гаригес! — вскричал он тогда, — я хорошо знаю, что видел.
— И я тоже, — сказал я, — и чтобы показать вам, что я не ошибся, пойдемте посмотрим мадемуазель Салдань.
Он мне ответил, что я сошел с ума, и пошел за мною в большом огорчении. Но мое удивление было не меньше его скорби, когда я увидел в своей комнате девушку, которой я никогда не видал и которая была совсем не той, какую я привел. Вервиль был столь же удивлен, как и я, но в вознаграждение был удовлетворен, потому что он находился тогда с мадемуазель Салдань. Он признался, что именно он ошибся; но я не знал, что ему ответить, потому что не мог понять, какими чарами девушка, которую я всегда сопровождал, превратилась в другую, идя из садовой залы в, мою комнату. Я внимательно осматривал
— Что с тобою? Я признаюсь тебе еще раз, что я ошибся.
— А я еще более, чем вы, если мадемуазель Салдань пришла сюда с нами, — ответил я.
— Тогда с кем же? — спросил он.
— Я не знаю, — сказал я, — да и никто другой не может знать, кроме нее самой.
— Я тоже не знаю, с кем я пришла, если не с этим господином, — сказала тогда мадемуазель Салдань, имея в виду меня, — потому что то не был мосье Вервиль, кто освободил меня от брата, — то был другой человек; он пришел к нам вскоре после вас. Не знаю, были ли этому причиной стоны моего брата или нашего слуги, — пришедшие с ним вместе рассказали ему о том, что произошло. Он велел отнести моего брата в его комнату, и моя горничная мне потом рассказала о том, о чем я вам говорю, и о том, что она заметила, что этот человек знает моего брата и наших соседей, а я, выйдя, подождала его в саду, где просила его отвести меня к себе до завтра, и что тогда я прикажу отвести меня к одной даме, моей приятельнице, пока не пройдет бешенство моего брата, которого, как я ему призналась, я имела все основания бояться. Этот человек довольно вежливо предложил проводить меня всюду, куда я захочу, и обещал защищать меня от брата, хотя бы и с опасностью для жизни. В его сопровождении я пришла в этот дом, где Вервиль, — я сразу узнала его по голосу, — говорил с этим человеком, после чего меня отвели в комнату, где вы меня и видите.
Все, что нам рассказала мадемуазель Салдань, еще не объяснило мне вполне того, что произошло; но, по крайней мере, она мне очень помогла догадаться, каким образом это произошло. Что касается Вервиля, то он так внимательно рассматривал свою возлюбленную, что почти ничего не слыхал из того, о чем нам она рассказала; он принялся говорить ей любезности, не дав себе труда узнать, каким путем она попала в мою комнату. Я взял свечу и, оставив их одних, вернулся в садовую залу, чтобы поговорить с Сен-Фаром, хотя и опасался, что, по своему обычаю, он мне наговорит много обидных вещей. Но я был сильно удивлен, найдя вместо него девушку, которую, как я был вполне уверен, я увел из дома Салданя. Но мое удивление еще более возросло, когда я увидел ее всю в беспорядке, как будто над ней совершилось насилие: ее волосы были растрепаны, а платок на шее был в крови в нескольких местах, как и лицо.
— Вервиль, — сказала она мне, как только я показался, — не подходи ко мне, или, лучше, убей меня. Ты сделаешь лучше, если убьешь меня, чем совершить надо мною насилие. Если у меня было достаточно сил, чтобы защищаться в первый раз, — их еще хватит, чтобы выцарапать тебе глаза, если я не смогу лишить тебя жизни. Это ли, — прибавила она, плача, — та сильная любовь, которую, ты говорил, испытываешь к моей сестре? О, как дорого мне стоит моя снисходительность к ее глупостям! И когда не делают того, что следует, справедливо страдают из-за того, чего более всего опасались!.. Но что ты задумался? — спросила она меня, увидев, что я удивлен. — Ты раскаиваешься в своих дурных поступках? Если это так, то я забуду все: ты молод, а я была слишком неосторожна, доверившись скромности человека твоих лет. Отведи меня назад к моему брату, умоляю тебя: сколь он ни свиреп, я его боюсь меньше, чем тебя, столь грубого или, скорее, смертельного врага нашего дома, который не удовлетворился тем, что обольстил девушку и хотел убить дворянина, а решился и на еще большее преступление.
Она сказала все это с большим пылом и стала так сильно плакать, что я никогда не видел такого горя. Признаюсь вам, я при этом окончательно потерял разум, уже и так пришедший в смущение; и если бы она сама не перестала говорить, я никогда бы не осмелился ее прервать: так я был удивлен той властностью, с которой она упрекала меня.
— Сударыня, — ответил я ей, — прежде всего я не Вервиль, а потом, осмеливаюсь уверить вас, что он неспособен на такой дурной поступок, на какой вы жалуетесь.
— Как! — вскричала она, — ты не Вервиль, разве я не видела, как ты бился с моим братом? разве к тебе не приходил на помощь какой-то господин? и разве не ты по моей просьбе привел меня сюда, где ты хотел совершить насилие, недостойное тебя и меня?
Она не могла говорить далее, потому что задыхалась От горя. Что касается меня, то я не был никогда
Только что я кончил говорить, как вошли Вервиль и мадемуазель Салдань, которая хотела, чтобы ее непременно отвели к ее брату, — я не знаю, почему ей пришла на ум столь опасная фантазия. Сестры, как только увидели одна другую, бросились друг другу в объятия и стали плакать одна сильнее другой. Вервиль настоятельно просил их вернуться в мою комнату, представляя, как трудно будет заставить господина Салданя открыть им, потому что весь дом, конечно, находится в большой тревоге, помимо опасности, какой они будут подвергаться, попав в руки такого грубияна; что в его доме никто не может их открыть и что как только наступит день и можно будет узнать новости о Салдане, они предпримут все, что надо. Вервилю не стоило большого труда склонить их на то, чего он хотел: бедные девушки утешались уже тем, что были вместе. Мы поднялись в мою комнату, где, обсудив хорошо странные события, повергшие нас в печаль, с уверенностью заключили, как будто видели это, что насилие, которое учинили над мадемуазель Лери, неминуемо произведено Сен-Фаром; и Вервиль и я слишком хорошо знали, что он способен на еще худшее.
Мы ничуть не ошиблись в наших предположениях: Сен-Фар играл в том же доме, где проигрался Салдань, и, проходя мимо его сада вскоре после беспорядка, произведенного нами, он встретил слуг Салданя, и они рассказали ему, что произошло с их господином, и уверяли, чтобы оправдать трусость, из-за которой они его бросили, будто на него напало семь или восемь разбойников. Сен-Фар считал себя обязанным предложить ему свои услуги, как соседу, и не покидать, пока его не отнесут в комнату, по выходе из которой Сен-Фара мадемуазель Салдань просила его скрыть ее от гнева брата и пошла с ним, так же как ее сестра с нами. Он же хотел ее ввести в садовую залу, где мы находились, как я вам уже говорил; и если он боялся, чтобы не увидели его девицы, то мы боялись, чтобы он не увидел нашей, и так как случайно обе сестры находились одна возле другой, когда он входил и когда мы выходили, то я схватил рукой его барышню, в то время как он таким же образом ошибся и взял нашу, и так мы обменялись ими. Это тем более легко могло случиться, что я потушил свечу и что они были одеты одинаково и так растерялись, что не знали, что делать. Как только мы оставили его в зале и он увидел, что он один с красивой девушкой, и так как в нем был сильней инстинкт, чем рассудок, или, лучше говоря о нем по заслугам, он был настоящий скот, то захотел воспользоваться случаем, не подумав о последствиях, и непоправимо оскорбил знатную девушку, которая вручила ему себя, ища убежища. Его скотство было наказано по заслугам: мадемуазель Лери защищалась, как львица, кусала его, царапала и всего искровянила. После этого ему нечего было делать, как пойти и лечь спать, и он спал так спокойно, как будто не совершил никакого безрассудного поступка.
Вы, может быть, хотите знать, как мадемуазель Лери очутилась в саду, когда ее брат застал нас там, если она не приходила туда со своею сестрою? Это для меня было столь же непонятным, как и для вас; но я узнал от одной и от другой, что мадемуазель Лери сопровождала свою сестру в сад, чтобы не доверяться скромности служанки; и это именно с ней я беседовал под именем Маделон. Я уж не удивлялся более, что увидел столько ума в горничной; и мадемуазель Лери призналась, что после разговора со мною в саду нашла меня необычайно умным для слуги Вервиля, в котором она потом не обнаружила никакого ума и которого на следующий день она приняла за меня, — и всему этому крайне дивилась. С этого времени мы друг друга более чем уважали, и смею сказать, она была не менее довольна, нежели я, тому, что мы могли теперь любить друг друга с большим равенством и соответствием, чем если бы один из нас был слугой или служанкой.
День рассветал, а мы еще были вместе. Оставив наших барышень в моей комнате, где они могли заснуть, если бы захотели, мы с Вервилем стали думать о том, что нам надо делать. Что касается меня, не столь влюбленного, как Вервиль, то мне до смерти хотелось спать; но нельзя было оставить друга в столь затруднительных обстоятельствах. У меня был слуга столь же сообразительный, сколь Вервилев слуга был мало умен. Я наставил его, как мог, и послал разведать, что происходит у Салданя. Он с умом оправдал мое поручение и сообщил нам, что люди Салданя рассказывали, будто он сильно ранен разбойниками, а о сестрах говорят так мало, как будто бы их никогда и на свете не существовало, или потому, что он о них совершенно не беспокоится, или же потому, что он запретил своим людям говорить о них, чтобы заглушить слухи о вещах, которые для него были столь невыгодны.