Коммодор Хорнблауэр

Форестер Сесил Скотт

— Разрешите предложить вам руку, графиня? — наконец проговорил он и все их общество подрейфовало к буфету.

Очевидно, придворные за долгие годы своей службы отлично напрактиковались есть стоя, да еще со шляпами под мышкой, — но для Хорнблауэра это упражнение было не из легких. Болтающаяся шпага порой заставляла его спотыкаться, а этот чертов пистолет, заткнутый за пояс, немилосердно давил в бок. Лакей, обслуживающий буфет, не знал французского, и графиня пришла на помощь Хорнблауэру:

— Это — икра, — объясняла она ему, а это — водка, в принципе, напиток простонародья, но, думаю, попробовав, вы убедитесь, что вместе они составляют чудесную пару.

Княгиня оказалась права. Серая, совсем неаппетитно выглядящая субстанция оказалась замечательно вкусной. Хорнблауэр осторожно глотнул водки. Натянутые как струна нервы смягчили удар непривычно крепкого напитка, однако

он отметил, что водка и икра действительно отлично подходят друг к другу. Он ощутил тепло от распускающегося внутри алкоголя и вдруг почувствовал, что отчаянно голоден. Буфет был уставлен самыми разнообразными блюдами: горячими, под серебряными крышками и холодными. Под чутким руководством графини, Хорнблауэр нашел-таки среди них верный путь. Сперва было нечто, напоминающее тушеные грибы, которые были великолепны, затем — ломтики копченой рыбы, тающий во рту салат, несколько сортов сыра, яйца — вареные и жареные, и разновидность свиного рагу. Были и различные напитки — и Хорнблауэр ел и пил, его настроение все улучшалось, он поддерживал оживленную беседу и чувствовал все более и более горячую признательность графине. Возможно, обедать подобным образом и было несколько эксцентрично, но все же приходилось признать, что он еще никогда в жизни не пробовал таких деликатесов. Голова Хорнблауэра начала кружиться от выпитого. Этот сигнал опасности был знаком ему уже давно, но на этот раз его появление не вызывало столь горького чувства вины как обычно — приходилось только следить, чтобы не смеяться слишком уж громко. Улыбки, гул разговоров и яркие огни — это был самый веселый прием в его жизни. Хорнблауэру порой казалось, словно это не он, а кто-то другой разрубил клинком кисть Броуну всего лишь час назад. Хорнблауэр поставил свою изящную фарфоровую тарелочку на буфет среди золотых блюд и вытер губы одной из лежащих там же шелковых салфеток. Он был абсолютно сыт, с приятным ощущением того, что съел слишком много, а выпил в самый раз и надеялся, что скоро подадут кофе, а именно чашечка кофе и была ему сейчас необходима для полного удовольствия.

— Я исключительно хорошо пообедал, — признался он графине.

На ее лице промелькнуло какое-то странное выражение, брови удивленно поднялись, она открыла рот, словно хотела что-то сказать и вновь закрыла его. Княгиня улыбалась, но при этом выглядела растерянной и несколько сбитой с толку. Она снова попыталась было что-то сказать, но ей помешало церемонное открытие еще одних дверей, из которых вышло двадцать или тридцать лакеев, образовавших как бы улицу, ведущую в соседнюю залу. Хорнблауэр заметил, как венценосные персоны поднимаются со своих мест и выстраиваются попарно друг за другом, а полное прекращение разговоров показало ему, что в церемонии наступает особенно важный момент. Пары двинулись по залу, словно корабли, занимающие свои позиции в строю. Графиня положила свою руку поверх руки Хорнблауэра и слегка пожала ее, словно давая ему знак двигаться. Черт побери, процессия выстраивалась вслед за императорской четой! Вот прошел персидский посол, ведя смеющуюся девушку. Хорнблауэр еле-еле успел подвести свою партнершу, чтобы вступить им в кильватер. После того, как следом за ними стали еще две или три пары, процессия двинулась вперед, все удлиняясь по мере движения. Хорнблауэр внимательно следил за идущим впереди послом Персии; они прошли вдоль выстроившихся в две шеренги лакеев и вступили в следующий зал. Здесь процессия вновь распалась на пары, словно в народном танце: персидский посол со своей дамой направился влево и Хорнблауэр был готов повернуть направо, не дожидаясь знака гофмаршала, который стоял в готовности помочь сомневающимся.

Это был еще одна огромная зала, освещенная, должно быть, сотнями хрустальных канделябров, словно парящих под потолком; и во всю длину залы раскинулся грандиозный стол — в добрую милю длиной, как показалось сбитому с толку воображению Хорнблауэра — покрытый золотом и хрусталем, украшенный цветами. Стол имел форму буквы «Т» с очень короткой поперечной перекладиной и царственные персоны как раз занимали места во главе; за каждым стулом на всем протяжении стола стоял навытяжку лакей в белом парике. Хорнблауэра вдруг озарило, что обед еще только начинается, а блюда и напитки, поданные в зале под куполом, были лишь прелюдией к нему. Он был готов посмеяться над своим идиотским недостатком сообразительности и вместе с тем тяжело вздыхал в отчаянии, от того, что ему все же еще придется есть за императорским столом — несмотря на то, что он уже объелся.

За исключением особ королевской крови, все мужчины стояли у своих стульев, ожидая, пока усядутся

дамы; напротив персидский посол вежливо наклонился к молодой даме, которую он привел к столу, аграф на его тюрбане раскачивался и бриллианты на нем вспыхивали огнем. Наконец, последняя из дам заняла свое место и все мужчины сели все разом — почти также дружно, как морские пехотинцы, берущие мушкеты «на караул». Тут же поднялся приглушенный гомон разговоров и мгновенно под носом Хорнблауэра очутилась золотая суповая тарелка, а перед ним возникла золотая же супница, наполненная розоватым супом, из которой он должен был зачерпнуть себе сам. Хорнблауэр не удержался и окинул взглядом стол: суп был подан всем гостям одновременно — должно быть, за столом прислуживали, по меньшей мере, двести лакеев.

— Это мсье де Нарбонн, французский посол, — сказала графиня, указывая взглядом на симпатичного молодого человека, сидящего на противоположном конце стола через на два места выше посла Персии, — конечно же, гофмаршал не представлял вас ему. А это — послы Австрии, Саксонии и Дании, — все номинально ваши враги. Посол Испании представляет Жозефа Бонапарта, а не правительство испанских повстанцев, которое признали вы, так что вряд ли вы будете представлены и ему. Не думаю, чтобы кроме нас, русских, здесь найдется живая душа, которую можно было бы вам представить.

В высоком бокале, стоящем перед Хорнблауэром, было налито прохладное желтоватое вино, которое он и пригубил.

— Сегодня я понял, — проговорил он, — что русские — самые замечательные люди в мире, а русские женщины — самые очаровательные и красивые.

Графиня подняла на Хорнблауэра свои прекрасные глаза, страстный взгляд которых, как ему казалось, парализует его мозг. Золотая суповая тарелка исчезла, но ее место заняла золотая столовая тарелка. В еще один из бокалов, стоящих перед ним, было налито другое вино — шампанское. Оно искрилось и пенилось, совсем как его мысли. Стоящий за спинкой стула лакей что-то говорил ему по-русски, очевидно предлагая ему сделать выбор, но княгиня решила проблему вместо Хорнблауэра.

— Поскольку это ваш первый визит в Россию, — пояснила она, — я уверена, что вы до сих пор не пробовали нашу волжскую форель. Говоря это, княгиня положил себе этой рыбы с золотого блюда, а лакей предложил Хорнблауэру другое золотое блюдо.

— Конечно, сервировка на золоте выглядит очень мило, — грустно продолжала княгиня, — но, к сожалению, на ней все быстро стынет. У себя дома я никогда не пользуюсь золотой посудой, за исключением, конечно, случаев, когда мы принимаем Его Императорское Величество. Поскольку эта традиция соблюдается и в других домах, я сомневаюсь, что Его Императорское Величество хоть когда-нибудь ел горячее мясо.

Золотой нож и вилка, которыми Хорнблауэр разделывал свою форель, тяжело двигались в его руках, царапая по золотой тарелке.

— У вас доброе сердце, мадам, — заметил он.

— О, да, — ответила княгиня, вкладывая в свои слова глубокий смысл.

У Хорнблауэра вновь закружилась голова; шампанское, такое холодное, такое нежное, казалось самой судьбой предназначено, чтобы помочь этому горю — и он жадно глотнул его.

Пара маленьких жирных птичек на кусочках поджаренного хлеба последовала за форелью; они нежно таяли во рту. Новое вино сменило шампанское. Затем появились тушеная оленина и куски жаркого, по-видимому, бараньего, которое вознеслось над мирской суетой на крыльях восхитительной чесночной подливки. В завершении вереницы блюд были поданы различные виды разноцветного мороженого, из которых Хорнблауэр был в состоянии попробовать едва ли третью или четвертую часть.

«Иностранные выдумки», — подумал про себя Хорнблауэр, хотя обед ему понравился и он не имел ничего против русской кухни. Наверное, он произнес про себя «иностранные выдумки» потому, что, наверное, так бы сказал Буш, доведись ему съесть подобный обед. А может быть, он подумал так, потому что был слегка пьян — подобный вывод, услужливо подсунутый свойственной Хорнблауэру привычкой к жесткому самоанализу, вызвал у него шок, сравнимый с тем, который ощущает человек, со всего разбега натолкнувшийся в темноте на столб. Конечно же, он не может позволить себе напиться, ведь он представляет свою страну и вообще, очень глупо напиваться, когда серьезная опасность угрожает ему лично. Он лично провел во дворец убийцу и если это станет известно, то ему придется плохо, особенно, если царь узнает, что убийца был вооружен нарезным пистолетом, принадлежащим Хорнблауэру. Хорнблауэр еще больше протрезвел, когда вдруг до него дошло, что он абсолютно забыл про своих младших офицеров — он оставил их с раненым убийцей на руках, а что они могли с ним поделать, — об этом можно было только догадываться.