Коммодор Хорнблауэр
Шрифт:
— А еда, сэр? — продолжал Буш, — мы должны будем угостить его чем-нибудь, сэр.
Хорнблауэр улыбнулся, глядя на его озабоченность.
— Конечно, мы угостим его чем-нибудь.
Для противоречивого темперамента Хорнблауэра было типично, что, чем больше трудностей предвидели другие, тем бодрее он себя чувствовал; единственным человеком, который был в состоянии вогнать Хорнблауэра в депрессию, был сам Хорнблауэр. Его головная боль совершенно прошла, и теперь он только улыбался при мысли о предстоящих утром хлопотах. Он с аппетитом позавтракал, снова надел полный парадный мундир и вышел на палубу, где нашел Буша все еще рыскающим по кораблю, всю команду — принарядившейся в чистые белые рубахи и полотняные штаны, парадный трап — снаряженным, с леерами,
По кораблю разнеслась резкая трель дудок боцманских помощников, команда построилась по дивизионам, с офицерами — при шпагах и эполетах — в первом ряду. Хорнблауэр, стоя у релинга на шканцах, взглянул на открывавшуюся внизу картину. Пусть точностью движений и аккуратностью формы британские моряки в парадном строю и не могли соперничать с прусскими гвардейцами — муштровать их подобным образом означало бы просто лишить их тех качеств, благодаря которым они и стали бесценными, — зато глядя на ряды этих сообразительных, уверенных лиц, любой мыслящий человек не мог не ощутить прилива воодушевления.
— Команде по реям! — приказал Буш.
Новый сигнал боцманских дудок и марсовые стремительным, но организованным потоком бросились к мачтам. Они не снижали темпа даже вися спиной вниз, когда перебирались на ванты с русленей и поднимались по выбленкам дальше, один за другим — до самых брам-стеньг, как настоящие гимнасты, каковыми они и были на самом деле, разбегаясь по реям, как канатоходцы и, достигнув своего места, замирали, упираясь ногами в перты.
Смешанные чувства теснились в груди смотревшего на них Хорнблауэра. На мгновение он ощутил горечь, оттого что таких парней — сливки британского флота! — разгоняют по местам как дрессированных медведей, для развлечения восточного владыки. Но когда команда была исполнена, когда каждый матрос занял свое место, словно какой-то волшебный ветер подхватил увядшие листья и они замерли в воздухе, застыв удивительно симметрично — его раздражение сменилось чувством удовлетворения художника при виде совершенной картины. Он надеялся, что, наблюдая ее, Александру хватит здравого смысла понять: британские моряки смогут повторить этот трюк в любых условиях, даже темной ночью в штормовом море, когда кажется, что бушприт упирается в невидимое небо, а реи почти черпают невидимые волны.
Боцман, искоса поглядывая за релинги правого борта, почти незаметно кивнул. Небольшая группка офицеров приближалась к парадному трапу. Боцманские помощники поднесли дудки к губам. Сержант-барабанщик морской пехоты умудрился, стоя по стойке «смирно», отбить такт пальцами по шву своих панталон и шесть барабанов разом ударили бодрую дробь.
— На кра-а…ул! — взревел капитан Норман и пятьдесят мушкетов с примкнутыми штыками, разом сорвавшись с покрытых алыми мундирами плеч пятидесяти морских пехотинцев, замерли вертикально напротив пятидесяти рядов надраенных до блеска пуговиц, а шпаги трех офицеров морской пехоты описали в воздухе грациозные дуги военного приветствия.
Александр, сопровождаемый двумя адъютантами, медленно шел плечом к плечу рядом с морским министром, которому номинально и предназначалась эта церемония. Он приложил руку к краю своей шляпы. Трубы умолкли, пронзительно взвизгнув. Барабаны пробили дробь в четвертый раз, прогремел грохот первого салютного выстрела, а флейты и барабаны морских пехотинцев затянули «Из сердца дуба…» Хорнблауэр выступил вперед и отдал честь.
— Доброе утро, коммодор Хорнблауэр, — поздоровался морской министр. Разрешите представить Вас графу Северному.
Хорнблауэр вновь отдал честь, стараясь сохранить при этом, насколько возможно, бесстрастное выражение лица и борясь с невольной улыбкой
— Доброе утро, коммодор, — в свою очередь поздоровался Александр. С глубоким удивлением Хорнблауэр понял, что царь обращается к нему на неплохом английском, — надеюсь, наш короткий визит не доставил вам слишком больших неудобств?
— Это ничто по сравнению с высокой честью, оказанной кораблю, сэр, — ответил Хорнблауэр, размышляя при этом, правильно ли обращение «сэр» по отношению к царю, желающему сохранить инкогнито. Очевидно, да.
— Можете представить своих офицеров, — продолжал Александр.
Хорнблауэр представил их одного за другим, а они отдавали честь и кланялись несколько скованно, как того можно было ожидать от младших офицеров в присутствии царя всея Руси, хоть и инкогнито.
— Думаю, теперь вы можете начать прием воды на корабль, капитан, — сказал Хорнблауэр Бушу и снова повернулся к Александру:
— Вы хотели бы еще осмотреть корабль, сэр?
— Да, конечно, — ответил Александр.
Он поднялся на шканцы, чтобы наблюдать за началом приготовлений. Марсовые начали спускаться; Александр щурился на солнце, с восхищением глядя, как с полдюжины матросов соскользнули по бизань-бакштагам и бизань-фалам и выстроились на шканцах перед ним. Подгоняемые офицерами, матросы сновали тут и там, выполняя порученные им задачи — всё вместе это напоминало растревоженный муравейник, но было гораздо более упорядоченным и осмысленным. Крышки люков были отдраены, помпы приготовлены, тали заведены на ноки реев, кранцы вывалены по левому борту. Александр удивленно смотрел на полуроту морских пехотинцев, выбиравших конец, которые даже при этом умудрялись маршировать своим гусиным шагом.
— Солдаты и матросы заодно, — пояснил Хорнблауэр, указывая дорогу по трапу вниз.
Александр был очень высок — на один-два дюйма выше Хорнблауэра; спустившись под палубу он согнулся почти вдвое, чтобы не удариться о бимсы и оглядывался по сторонам щуря близорукие глаза. Хорнблауэр повел его дальше, на нижнюю пушечную палубу, где расстояние до подволока не превышало пяти футов шести дюймов, он показал царю мичманскую каюту и кают-компанию уоррент-офицеров — все подробности жизни моряка. Хорнблауэр подозвал несколько моряков, приказал им раскатать и натянуть свои гамаки, а после — улечься в них, так что Александр смог на воочию убедиться, что на самом деле значит, когда на человека приходится всего двадцать два дюйма и получить представление, что представляет собой нижняя палуба, набитая гамаками, раскачивающимися в шторм, когда все люди спрессовываются в одну плотную массу. Ухмылки моряков, участвующих в этом маленьком спектакле, послужили для Александра достаточным доказательством не только того, что Хорнблауэр рассказывает чистую правду, но и высокого духа матросов, выгодно отличающихся от терпеливых безграмотных крестьян, которых он привык видеть в рядах своей армии.
Они смотрели вниз сквозь люк на группу моряков, работающих в трюме — те открывали бочонки для пресной воды и готовили рукава для их наполнения — их обоняния то и дело достигали волны зловония, в которых причудливо смешивались ароматы трюмной воды, сыра и человеческих испарений.
— Полагаю, коммодор, вы служите достаточно долго? — спросил Александр.
— Девятнадцать лет, сэр, — ответил Хорнблауэр.
— А сколько времени за этот срок вы провели в море?
— Шестнадцать лет, сэр. Девять месяцев я был в плену у испанцев и полгода во Франции.
— Я наслышан о вашем бегстве из Франции. Вы прошли через многие опасности, чтобы вновь вернуться к этой жизни.
Высокий лоб Александра сморщился от удивления — царь не мог понять, как человек мог провести шестнадцать лет в подобных условиях и при этом сохранить здоровье и здравую память.
— Как долго вы служите в вашем теперешнем звании?
— В качестве коммодора, сэр, всего два месяца, но у меня девять лет капитанского стажа.
— А до того?
— Я был шесть лет лейтенантом и четыре года мичманом.