Коммодор Хорнблауэр

Форестер Сесил Скотт

— Сегодня утром я проведу общее учение эскадры по маневрированию.

— Есть, сэр.

Буш просто просиял от этой замечательной разговорчивости своего непредсказуемого начальника. Он обладал необычайным долготерпением, но его положение офицера следующего за Хорнблауэром по старшинству, вполне оправдывало его желание быть допущенным к секретам коммодора. В конце-концов, шальная пуля, кусок упавшего рангоута или приступ болезни легко могли превратить его в командующего всеми силами эскадры — и тем не менее, он оставался благодарным за любые крупицы информации, которыми Хорнблауэр соблаговолил поделиться с ним.

Буш со штурманом определились с выбором курса и «Несравненный», развернувшись, лёг на левый галс. Корабль шёл вперед под пирамидами парусов, выбранные втугую снасти запели на ветру, и Хорнблауэр перешёл по шканцам с правого борта на левый, наветренный, на что имел полное право как старший офицер. Он оглянулся на остальную эскадру;

каждый из кораблей поочередно менял галс, следуя в кильватер за лидером — «Лотос» и «Ворон», «Мотылёк» и «Гарви». С ними не было «Клэма» — он остался в Кронштадте, чтобы присоединиться к эскадре позже, со всеми новостями, которые сможет собрать Уичвуд, — но и пяти кораблей было вполне достаточно для отработки маневрирования.

— Принесите мне сигнальную книгу, — приказал Хорнблауэр.

Флаги поднялись по фалам, каждый сигнал, пока не был развернут, представлял собой цепочку чёрных шаров, словно стайка птиц в полете. Но с других кораблей за ними внимательно следили в подзорные трубы; натренированные глаза умудрялись прочесть сигнал даже по свёрнутым флагам и бдительные офицеры заблаговременно приказывали приготовить ответные сигналы, чтобы поднять их, не теряя ни секунды. Эскадра последовательно повернула на новый галс, развернувшись в строй пеленга, затем корабли вновь последовательно привелись к ветру и вытянулись в кильватерную колонну. Они убавили парусов в соответствии с ходом флагмана — на каждом из них по реям было послано максимально возможное количество моряков, чтобы вновь вступить под брамсели и бом-брамсели, как только новые намерения коммодора станут ясны. На эскадре брали одинарные, а позже — двойные рифы, а после вновь распускали паруса. С кораблей вываливали и спускали шлюпки с вооруженными абордажными партиями, чтобы затем поднять их обратно. А в это время на пушечных палубах матросы открывали порты, выкатывали пушки, крепили их, снимали крепления и закатывали орудия, повторяя это снова и снова.

На фалах «Несравненного» расцвел новый сигнал, предваряемый номером «Ворона»: «Коммодор капитану. Почему не выполняете мой приказ?»

В подзорную трубу Хорнблауэр заметил, что на «Вороне» не полностью закрепили пушки — его пушечные порты не были закрыты запорами, очевидно, чтобы быстрее открыть их, если будет получен соответствующий приказ. Хорнблауэр видел, что порты слегка приоткрывались при крене шлюпа, более того, насколько он мог видеть по работе орудийных расчетов, моряки не разводили и не крепили должным образом пушечные тали, что давало им добрых пять секунд форы перед другими кораблями. Со стороны Коула было глупо использовать такой старый трюк, который, к тому же, так легко было разоблачить; то, что он пристыдил «Ворон» перед всей эскадрой, было абсолютно правильно. Больше половины маневров было направлено на то, чтобы повысить сообразительность капитанов. Если они смогут предугадать действия своего коммодора, что ж, тем лучше — тем больше вероятность, что им удастся предугадать действия французов, если им доведется с ними встретиться.

На «Вороне» спешно задраивали орудийные порты и крепили пушечные тали. Чтобы урок действительно пошёл впрок, Хорнблауэр выждал до тех пор, пока не убедился, что приказ дошёл до пушечной палубы шлюпа и сразу вслед за этим приказал выдвинуть пушки. Новый сигнал последовал так быстро, что захватил команду «Ворона» врасплох — Хорнблауэр мог себе представить какими проклятьями сыпали офицеры «Ворона» на пушечной палубе — и на этот раз шлюп на полные семь секунд позже других кораблей эскадры поднял сигнал об окончании эволюции. Комментарии были излишни, — теперь все на «Вороне» знали, из-за чего это случилось, и ещё один выговор мог бы уронить авторитет Коула в глазах команды.

Это утро было хлопотным для всех моряков эскадры и Хорнблауэр, вспоминая времена, когда он сам был мичманом, мог хорошо представить себе чувство всеобщего облегчения, которое охватило всех, когда в полдень он приказал поднять сигнал к перестроению в походный ордер и дал командам возможность пообедать. Стоя на шканцах Хорнблауэр наблюдал, как матросы «Несравненного» выстраивались, чтобы получить свою порцию спиртного: жаждущие оживленно теснились, сжимая в жилистых руках деревянные кружки, возле посудины с грогом, украшенной надписью: «Боже, храни короля». Монтгомери и двое шкиперских помощников наблюдали за порядком. Хорнблауэр заметил, как один моряков подошёл было к раздаче, но был с негодованием отогнан прочь. Очевидно, он был одним из провинившихся, наказанных лишением порции грога, который, теме не менее, пытался ее получить. На некоторых кораблях такая попытка обошлась бы матросу в две дюжины горячих, но, судя по действиям Монтгомери, на этот раз дело обошлось лишением очередной порции или, возможно, нарядом на работы у помп или чистку трюмов.

Живость и бодрый дух, царящие вокруг, успокаивали. Он может быть уверен, что если обстоятельства потребуют, эти люди будут отчаянно сражаться; важнее того — он мог быть уверен,

что его моряки безропотно вынесут долгие дни пребывания в море, изнуряюще монотонную жизнь на борту линейного корабля. Но он должен намекнуть Бушу, что это бодрое настроение стоит поддержать. Конкурс: кто из моряков лучше спляшет хорнпайп или любительская театральная постановка — нечто в этом роде скоро может понадобится, прежде чем событий будет достаточно, чтобы занять все мысли матросов. С этим решением он повернулся и спустился вниз, почти убедив себя в том, что благодаря занятому утру ему удалось выбросить из головы заботы о том, что делать с Броуном, когда тот оправится от своей раны. В конце концов, Броун может и умереть. Кроме того, ему еще нужно было изучить карты залива Фришесгаф и подходов к Кенигсбергу, а заодно подумать о планах нанесения ударов по коммуникациям Бонапарта в этом районе, насколько это будет возможно. Если этот благоприятный ветер удержится, ему останется не более трех суток для того, чтобы продумать план атаки. Карты уже были разложены для него на столе, и Хорнблауэр погрузился в них, раздраженно крикнув, чтобы принесли несколько ламп осветить его темноватую каюту — без этого было трудно разобрать мелкие условные значки и цифры промера глубин. Разобраться с этими промерами было фантастически сложно и задача отнюдь не облегчалась от того, что в его распоряжении было целых три разные карты — шведская, на которой данные о промерах были обозначены в шведских футах, новая французская с глубинами в метрах и английская — даже не карта, а схема — с данными в морских саженях. Сравнивать их было делом весьма утомительным, и притом, как оказалось, безрезультатным, так как, в конце концов выяснилось, что данные не совпадают.

Между тем, необходимость нанесения удара была очевидной. В условиях бездорожья Польши и Восточной Пруссии, водный путь оставался единственным из возможных для снабжения огромной армии Бонапарта продовольствием и боеприпасами. Главной передовой базой французов был Данциг, откуда войска, сосредоточенные в центральной Польше, могли снабжаться по Висле. Однако значительные силы в Восточной Пруссии и на востоке Польше зависели от других водных систем, которые, подобно лучам, расходились от Кёнигсберга, Эльбинга и залива Фришесгаф. Именно этот залив — длинная и узкая лагуна, почти отрезанная от Балтийского моря длинной и узкой песчаной косой, — скорее всего и является районом интенсивных грузоперевозок на баржах из Эльбинга в Кёнигсберг. Пятьдесят миль в длину, дюжину миль в ширину, мелкий — максимум три-четыре морских сажени — с узким входом, охраняемым крепостью Пиллау. С точки зрения французов, это абсолютно безопасный маршрут для доставки припасов по воде, укрытый как от штормов, так и от англичан. Данциг был самым желанным объектом для удара на всём побережье Балтики, но Данциг практически недостижим, он лежит в нескольких милях вверх по течению Вислы и хорошо укреплен. Если Бонапарту для взятия Данцига понадобилось целых три месяца и сто тысяч человек, то Хорнблауэру вряд ли что-то удастся сделать с его парой сотен морских пехотинцев. Итак, Данциг для него недоступен и также недоступны Кёнигсберг или Эльбинг. Но остаются коммуникации между ними, которые он как раз и хочет нарушить — ничего более и не требуется. К тому же и ветер попутный — римляне увидели бы в этом доброе предзнаменование.

Глава 15

Эта ночь была идеальной для проведения разведки подступов к заливу Фришгаф. Было облачно, так что летнее небо, все еще скупо подсвеченное уже опустившимся за горизонт солнцем, не давало много света. Дул сильный бриз. На шлюпе, который Хорнблауэр недавно покинул, этим вечером пришлось раньше взять рифы на марселях. Сильный бриз и волнение на море означали, что вероятность встретить патрульную шлюпку — с солдатами на веслах — обходящую дозором вдоль бонового заграждения, которое Хорнблауэр решил осмотреть, будет гораздо меньше.

В то же время сам Хорнблауэр мучительные неудобства испытывал от качки. Тендер, на кормовой банке которого он сидел, подпрыгивал на волнах, то глубоко ныряя носом, то почти запрокидываясь на корму; вокруг него постоянно разлетались брызги, так что двоим матросам почти постоянно приходилось отчерпывать воду. Капли влаги безжалостно просачивались сквозь мельчайшие отверстия шлюпочного плаща; в результате Хорнблауэр быстро промок и замерз, а холод и резкие движения маленького суденышка напомнили ему о морской болезни. Если его тело чувствовало себя неудобно, то и желудку тоже было не по себе. В темноте он не видел ни Виккери, сидящего рядом с ним с румпелем подмышкой, ни Брауна, следящего за парусом и ощущал слабое удовлетворение при мысли, что и они не смогут заметить его неестественную бледность и болезненный вид. В отличие от некоторых других жертв морской болезни, которых ему приходилось встречать, Хорнблауэр не мог заставить вести себя естественно, находясь в таком состоянии, впрочем, как пришлось ему горько признаться в глубине души, он никогда не вел себя абсолютно естественно.