Коммунальная квартира
Шрифт:
Ариша немного серчала, что осталась брошенной, и даже сестриных деток недолюбливала от ревности. Поклялась она на крови, что в жизни не покинет колдовской стороны, вовек останется младой и ещё станцует на сестриных поминках, коли уж та оказалась такая дура.
С двадцать лет не разговаривали сёстры вовсе, а потом примирились и снова стали наперсницами. А всё потому, что начинала Ариша тосковать.
И вот произошла оказия с Витенькой. Такая, что Аришка переплюнула и Марьяшу, решившись не просто выбираться в мир наружный, но и вовсе уезжать,
Много писем прислала она после отбытия: и про то, как на новом месте обживались, и про то, как море огромно и прекрасно, и про то, что Витенька совсем ни в чём её не разочаровывает.
А незадолго до Больших Перемен уведомила сестрицу, что та скоро наконец-то станет тётушкой.
Глава 42
О том, как младенцы в лес убежали
Близнецы Бубликовы могли часами глазеть из люльки в заоконный сад, вовсе не капризничая, но и не засыпая, словно видели там что-то особое, матери незримое и чарующее. Как установила Аннушка эту особенность доподлинно, так и стало её материнство подлинной сказкой.
Вскорости знала уж, что даже и свекровь не надо просить за внуками приглядывать, потому как, оставленные у открытого окна, дети не закапризничают. И можно не только на кухню к плите отлучиться, но и в магазин даже сбегать со спокойной душой.
К удобному окну Аннушка привыкла быстро и однажды через то едва не вышло беды.
А дело было так.
Молодая мать накормила детей, прибралась в комнате, заправила постель и, оставив близнецов в люльке, ушла на кухню — варить манную кашу, потому как нужно было потихоньку вводить в рацион малышей прикорм. По такому случаю Аннушка тревожилась: ну как не захотят, или животы им вспучит, или ещё что не так пойдёт?
Из-за своих волнений зацепилась Аннушка языками с Инной Михайловной, которая, по случаю выходного дня, была дома и кипятила белые простыни в огромной зелёной выварке, наполнив кухню густым паром.
Заговорились гражданки о том, как Настёну в своё время от груди отлучали, а потом про соседку с третьего этажа и её новое пальто, а дальше уж как-то случайно — про последнюю серию «Рабыни Изауры», весьма обеих впечатлившую. В общем, протрещали часа три кряду.
А тем временем порхающей в саду Жожо стало вдруг казаться, что жаркое лесное солнце слепит близнецам глазки, и что вовсе это вредно — на таком солнцепёке детей оставлять.
И потому Жожо взяла в клюв ветку раскидистого ползучего плюща с широкими листьями и принялась на оконную раму мостить, чтобы создать, соответственно, тень.
Из благих единственно побуждений!
Плющ как-то обрадовался, идею поддержал и побежал не только по резной раме, которую после прорубки Семён для сына со снохой и внуков сколотил да выкрасил, но и дальше — внутрь комнаты.
А чтобы порадовать детей, распустил плющ цветы, да так быстро, что они скоро и отцветать начали,
Близнецам шёл четвёртый месяц, они уже вовсю хватали то, до чего могли дотянуться. И, конечно же, отправляли то тут же в рот — как водится.
А плющ Жожо от бедовой своей натуры, хотя и без злого умысла, выбрала непростой, а тот самый, с которого собирал князь когда-то для Прокопа семена, чтобы тот с комфортом мог водемьяница.
В общем, получилось, что отросли у близнецов ноги. Натурально, словно было им уже лет по семь, не иначе.
Ноги получились здоровые и вполне способные всё остальное на себе и удержать, и унести.
Вот это была для младенцев потеха! Сколько всего давно мечтали они проделать, а тут разом можно ходить и не падать, до чего хочешь дотянуться!
И, разумеется, первым же делом захотелось брату с сестрой в сад, который их так завораживал.
Ноги, оказалось, вполне сноровисто умеют детей через подоконник переносить.
А в саду столько всего интересного!
И пошли младенцы на разведку своими колдовскими ногами, мир диковинный исследовать!
Глава 43
Рабыня Изаура и переполох на кухне
— Какой же Леонсио всё-таки подлец! — качала головой Инна Михайловна, помешивая поварёшкой простыни. — Жуть что придумал! Не дай бог согласиться Изауре!
— Ну что вы! Она ни за что за нелюбимого не пойдёт! — охала Аннушка с волнением.
— Но отца-то спасти нужно! Тут очень сложный нравственный выбор.
— Может, побег ему устроят? Должно как-то сладиться…
На этой волнительной ноте в кухню ни с того ни с сего влетела пёстрая маленькая птичка, издающая поистине душераздирающие звуки.
— Это ещё что?! — поразилась Инна Михайловна и с недоумением глянула за окно на сугробы и снежную бабу, которую как раз лепила с соседскими детьми во дворе Настёна: девочка в тот момент пристраивала той на место носа чуть сморщенную (хорошую Инна Михайловна пожалела) морковь. — Откуда взялась-то среди зимы?!
— Au secours! Sauvez-moi! Vite! Vite[1]! — щебетала Жожо, взмахивая крылышками так панически и неловко, что шлёпнулась на стол прямо в гречку, которую перебирала Аннушка, чтобы не бездельничать за приятной беседой.
— Оголодала, кажется, — почесала затылок гражданка Бубликова. — Может, с лета где-то тут свила гнездо и в спячку впала? Птицы впадают в спячку?
Инна Михайловна нахмурилась, вслушиваясь в надрывный щебет.
— Странно. Вроде как слова…
Аннушка тоже прислушалась.
— Les enfants! Les enfants se sont enfuis! Dans la foret[2]!
— Она, наверное, через наше окно в летний сад залетела! — сообразила Аннушка. — Поймать бы, не то на улицу попадёт и замёрзнет насмерть. Далеко у вас Настёнин сачок?