Комната с загадкой
Шрифт:
– Упало, – бездумно повторила Светка. Присмотрелась, вдруг взвизгнула и тотчас зажала рот рукой.
На насыпи распластался человек – головой вперед, ногами к рельсам.
Глава 4
Как всегда после того, как пролетают составы, настала мертвая тишина. Все застыло. Однако на этот раз нарушили покой не вопли лягушек и звон ручья, а неведомый прохожий, который топал со стороны дороги на станцию, беззаботно посвистывая и чертыхаясь, случись на что-то
Ивняк расступился, и выяснилось, что пришла знакомая личность: Колька Пожарский, точно тощий медведь, вывалился на «дачную» поляну и первым делом ворчливо похвалил Светку.
– Знатно вопишь, как сирена в тумане. Так бы и не пошел вас здесь искать. Отлично замаскировались. С чего тут ор?..
Анчутка молча указал на причину, а Колька сразу и не понял, что это за мешок на насыпи лежит.
– Ох ты, мать честная! Это как же…
Лежал человек так, что живой не сдюжил лежать и пяти минут: верхняя часть тела – прямо, привольно, точно нежась на пляже, а ноги перевернуты и изогнуты, как у куклы на веревочке.
Постояли молча, соображая и таращась. Потом Пожарский спохватился, решив, что надо что-то делать. И, примостившись на гравии, принялся осматривать человека.
Дородный, плотный, в хорошем костюме, волосы редкие длиннее, чем принято… Надо же, мода, что ли, такая пошла? Лежит вниз лицом, оно, должно быть, разбито о камни, кровь текла. Колька, решившись, дотронулся до толстой шеи, там, где воротник отходил от кожи – теплой, но уже по-особенному начинающей холодеть. Ничего не прощупывалось там. Под пальцы попалась какая-то бечевка, потянув ее, Колька вытащил небольшой серебряный крест.
– Ишь ты.
Анчутка, помявшись, подобрался поближе. Без особой охоты, но стоять в стороне и при Светке ему было стыдно.
– Ну как?
– Никак. Мертвый. Он из поезда выпал, так?
– Да, выпал.
Светка, переминаясь с ноги на ногу, благоразумно находясь в кильватере, пискнула:
– За доктором сбегать?
А Анчутка предложил:
– Перевернем, что ли? Посмотрим.
– Что смотреть? Не надо. Еще эту вот, – Николай кивнул на Светку, – откачивать придется. А смотреть там нечего, небось не лицо – каша. И мильтоны вопить будут.
– Будут, – согласился Яшка и зачем-то спросил: – А ты что тут забыл?
Колька вздохнул:
– Два билета в кино пропадают. Хотел вам подарить, да вот не судьба.
– Кина теперь достанет…
– Ладно, хорош болтать. Бегите к будке, вызывайте «ноль-два».
Светка промямлила, что «Оно, конечно, в кино бы хорошо», но, спохватившись, задергала Яшку за рукав:
– Бежим, бежим, скорее! – точно от ее торопливости что-то могло измениться.
Анчутка, сделав пару шагов, остановился и спросил:
– Ты тут останешься?
– А куда ж мне? Покараулю.
– Чтоб не сбежал?
– Аллюр три креста! – прервал друга Пожарский. –
Яшка, который мертвецов не жаловал, немедленно открестился:
– Э, нет, это не надо, а то мало ли.
– По шее, – посулил Колька, и эти двое с якоря снялись и наконец умчались, куда сказано.
Оставшись один, Пожарский повздыхал и первым делом раздул поярче костер – и от земли, и от ручья шел холод.
Быстро все-таки и бестолково истекают свободные часы.
Покуривая, вороша в огне палочкой, он то и дело поглядывал на темную фигуру на насыпи.
Видел он в своей жизни трупы, и много, в том числе почти на этом самом месте. Они были разные, и такие тоже – изломанные, свернутые и стиснутые, как белье, которое выжимают. Но одно дело, когда война, и совсем иное – когда мир вокруг, прекрасный, весенний.
Колька думал не об этом, странно было не то, что в спокойное время люди продолжают умирать, а то, что необычно лежал этот покойник.
«Руки по швам вытянуты. Как это? Положим, сам решился выпрыгнуть – все равно поневоле клешни выкинешь вперед».
Для проверки он сам представил, каково это – шагнуть в распахнутую дверь несущегося поезда, под откос, прямо на острые камни. Получилось ярко, аж мороз пошел по шкуре, – и вот, руки сами инстинктивно дернулись.
«Даже если сто раз решился самоубиться – все равно руками взмахнешь. А тут как у солдата…»
Колька понимал, что надо смирно сидеть в сторонке, на бревне, греть кости у огня, вздыхать о жизни и ждать власть. Он, честно, так и собирался поступить и даже специально развернул бревно и сел тылом к трупу, но глаза, как у рака, чуть не на ниточках вылезали, норовя заглянуть за спину, и руки чесались, и любопытство разбирало.
«Ну пес с ними, в самом деле, кто узнает? Потом положу, как был».
Он взял и перевернул тело.
«Да-а-а-а. Хорошо, Светки нет. Вот это каша… как будто тормозил лицом. Хотя если на полной скорости плашмя на острые камни – тут и мама родная не узнает».
Лицо изуродовано, а одежда на удивление сохранилась, даже можно видеть, что рубашка была свежая, хорошая, галстук тоже не из промтоваров, переливающийся, а не броский, сплошное бордо. Костюм серый, с брусничной ниткой – прямо как с картинки.
«Дорогой, наверное. И хорошо сидит. На таких жирдяях обычно костюмы топорщатся, а тут… наверное, на заказ шил».
Просвистела, рассыпая огни, электричка, и что-то блеснуло на мертвой руке, что до того хоронилось под толстым боком.
«Оп-па. Вот это номер».
Достав платок, Колька через него ухватился за запястье – так и есть. Кольцо.
«Та самая гайка, – понял парень, рассматривая ее, дутую. – Ну точно. Этот перстень был на пальце у инспектора, с которым акт составляли, на камин у Брусникиных. Он, точно».