Комплекс Мадонны
Шрифт:
Мы свернули с главной дороги, и Лаура поехала по крутой грунтовой дороге. Наконец она остановила машину, помогла мне выйти и сказала: «Вот оно, во всей своей животной красе». Я увидела грядки с овощами, а в некотором отдалении — дом с темными окнами. А еще ярдах в ста перед нами — сарай и свиной хлев рядом с ним. Мы пошли туда, и в руках у Лауры что-то было. Что, я не знала. И я увидела, словно при дневном свете, ферму, зеленые ряды салата, услышала хрюканье свиней, почувствовала запах коровьего навоза. «В разное время я пряталась здесь на каждом дюйме, — сказала Лаура, — здесь есть такие укромные места, о которых наши ублюдки даже не имеют представления, так как никогда по-настоящему не прятались». Мы приблизились к сараю — большому квадратному зданию с покатой крышей. «Эта крыша из гофрированного железа, в разгар лета она нагревается до ста двадцати градусов, а когда холодно, промерзаешь до костного мозга. Здесь всегда сквозняк, так как открытое место. Лес кончается где-то в
Мы побежали, Лаура нашла укрытие в камнях, мы прильнули к раскисшей земле и стали смотреть. Я увидела самые прекрасные краски; забегали и закричали какие-то мужчины в длинном нижнем белье, запричитала старуха — мне были видны их лица. Высеченные из скалы. Каменные лица. А Лаура обвила меня руками и сказала: «Барб, разве это не прекрасно? Ты меня видишь? Мое лицо среди языков пламени?» Я посмотрела и увидела или представила себе, что увидела его. «Барб, я там — я маленькая девочка». И я видела лицо маленькой девочки. «Ты видишь меня, Барб. Я перерождаюсь. Прямо у тебя на глазах. Из пламени появляется сотворенная Богом новая Лаура». И — да, я увидела маленького ребенка, вышедшего из огня, а Гадсдены кричали, было светло, как днем, и я чувствовала себя частью Вселенной, частью созданий Эдемского сада, а моя душа, покинув тело, вселилась в тело Лауры. Мы побежали назад к машине. Она стояла на уклоне, Лаура сняла ее с тормоза, машина скатилась вниз до шоссе; там Лаура завела двигатель, и мы поехали назад в Бирмингем. Лаура была в восторженном возбуждении, и я не понимала половины того, что она говорила, — она говорила так быстро… А потом я очутилась в постели, и белье хрустело, как новая долларовая бумажка, и было прохладным. А Лаура стояла на коленях у своей кровати и молилась: «Господь, благодарю Тебя за Твою божественную доброту, за то, что Ты позволил нам взглянуть на рай».
Мы вернулись поездом в Нью-Йорк, и Лаура провела вместе со мной и папой Пасху, мы все вместе навестили могилу мамы, и все было хорошо, очень хорошо, почти до того времени, как настала пора возвращаться назад. Мы каждый день ходили под парусом и ни разу не глотали ЛСД, нам и так все время было хорошо. Хорошо от сознания того, что мы были с папой, пили вино.
— Что все испортило?
— Ничего. Я же сказала, что все было прекрасно, — хриплым голосом ответила Барбара.
— Вы не доверяете мне?
— Разумеется, доверяю. Я не была столь откровенной со священником на исповеди.
— И все же что-то вас беспокоит. Угрызения совести по поводу пожара?
— Нет-нет. Это было хорошее, хорошее чувство. А, черт, рано или поздно это все равно всплывет, но — о, я просто не знаю, как это объяснить. Мой отец и Лаура… ну, скорее всего, это была ревность, и на самом деле ничего не произошло, наверное, потому, что мы были так близко, я потеряла возможность видеть отчетливо, но самое важное то, что, когда мы вернулись в колледж, эта способность вновь вернулась ко мне, и я злилась на себя лишь за то, что только подумала подобное.
— Они? Ваш отец и Лаура?
— Именно так. Они. Удовлетворены?
— Буду, когда вы мне все расскажете.
— Вы — упрямый человек. Но… ничего не было.
— Однако вы подумали что что-то было.
— Да, подумала. Я никогда не обсуждала с отцом личные дела, наверное, я считала, что нельзя упоминать о… его половой жизни. Были ли у него время от времени какие-то женщины или не были… я просто не желала знать. Наверное, он был одним из тех мужчин, которые не особенно интересуются женщинами. Вежливые, заботливые по отношению к ним — это да, но он не был дамским угодником до тех пор, пока к нам не приехала Лаура. Он дважды встречался с ней в Бостоне, мы вместе ужинали, потом ходили в кино, болтали о колледже и планах на будущее, но когда мы стали жить в одном доме, я ужаснулась.
— Почему? Лаура вела себя откровенно?
— Нет, в том-то и дело, я не могла ни на что указать пальцем. Происходило что-то вроде подсознательного соблазнительства, хотя, возможно, оно было намеренным. А может быть, я все напридумывала. Понимаете, в Лауре была какая-то… не то что женственность, хотя это у нее тоже было, еще она обладала чем-то чувственным, словно у нее были какие-то запретные знания, и стоило только познакомиться с ней поближе, как можно было в них проникнуть. Лаура притягивала мужчин. Стоило ей только щелкнуть пальцами, и она
— Нет, вы ее не осуждаете.
— Лаура не могла иметь детей. Она узнала об этом, когда поступала в колледж, и это произошло совершенно случайно. Ей пришлось пройти медицинское обследование. После этого ее отношение к жизни и к мужчинам сильно изменилось. Лаура любила детей и собиралась взять приемных после того, как выйдет замуж, если только ей встретился бы кто-нибудь «достаточно глупый для того, чтобы взять в жены красотку-южанку, шлюшку из Рэдклиффа». Моему отцу было далеко за пятьдесят — пятьдесят семь, — и, возможно, он думал и чувствовал, что как мужчина находится на закате. Нестарый, но вряд ли способный завести связь с женщиной, а Лаура была — дайте-ка сосчитать — на тридцать шесть лет моложе его, но обращалась с ним не как со старым папашей Барбары, а как с привлекательным и свободным мужчиной, и я видела, что она испытывает к нему настоящую симпатию. Я так и спросила, когда мы вернулись в колледж — шутливо, разумеется, — насколько привлекательным она его нашла. Лаура ответила — очень, а затем, посмотрев мне прямо в глаза, сказала: «Если бы я переспала с ним — а я об этом думала, — это явилось бы благословением, актом милости». Мне сразу стало душно и неуютно, я хотела верить, что Лаура надо мной издевается, но она была серьезна.
Однажды вечером я зашла в свою школу повидать мисс Слейтер и директора, и мы долго душевно болтали, и у меня необыкновенно поднялось настроение. Девушка успешно учится в колледже и навещает учителей, которые застыли на месте, чьи знания износились до дыр — а знания изнашиваются, словно старый костюм, когда тридцать и больше лет преподаешь один предмет. Это естественный процесс истощения, я видела, что ученики выжали мисс Слейтер, а доктор Грэхем, защитивший диссертацию по языкознанию, опустился до директорского кресла; вероятно, он позабыл все, что знал в своей специальности, просто потому, что слишком долго болтался по административным должностям. Они встретили меня прекрасно, и я должна признаться, что испытала злорадное удовлетворение, обнаружив, что мисс Слейтер, бывшая моей любимой учительницей — она преподавала английский, — веками не читала ничего, кроме учебников. Пробелы в ее чтении были колоссальными. Она не следила за современной европейской литературой и едва разбиралась в американской. Действительно хорошо знала она лишь «Лира», «Волшебную королеву», немного романтической поэзии и кое-что из Диккенса и Харди, и я вспомнила, как она объясняла ямбический пентаметр: «Вот это древний лес стоит» — в действительности это были все стихи, которые она знала. Я знала больше, чем она! Как такое могло произойти всего лишь за четыре года?
— Люди не рискуют ходить слишком далеко.
— Я похвасталась значком «Фи Бета Каппы» и увидела, что они гордятся мной. Доктор Грэхем затеребил цепочку от часов, пытаясь привлечь мое внимание к двум своим значкам, но это были почетные значки каких-то туманных литературных обществ, о которых никто не слышал и не знал. Когда я уходила от них, то чувствовала печаль и удовлетворение. Я направилась в «Солсбери» выпить кофе и потрепаться с официантками и Леном, цветным поваром буфета. Папа по-прежнему ужинал там, и я немного поиздевалась над знаменитым «солсберийским бифштексом», сказав, сколько тысяч этих бифштексов я уже съела, и теперь одна мысль о том, что придется есть еще, заставляет мои волосы раскручиваться. Я действительно очень обрадовалась, увидев их всех вместе, похлопав их по спинам.
Когда я вернулась домой, было уже за семь, Лауры и папы не было. На столе на кухне лежала записка, извещающая меня, что они отправились в Гринвич в «Рачью клешню», а за мной в семь тридцать заедет такси. Я надела черное платье и стала выглядеть в нем по-нью-йоркски симпатичной. В этом ресторане устраивали танцы, а местные жители использовали его для того, чтобы отметить торжественные случаи; метрдотель-итальянец изображал из себя француза, носил смокинг, шикарным жестом укладывал салфетки и лаял на официантов, так что у посетителей складывалось впечатление, что они получают обслуживание по-французски. Готовили там чуть ли не прямо на столах, все блюда в меню были порционными, но создаваемая обстановка, с какой-то безумной точки зрения, казалась интимной, и я подумала, что это было несколько странно, что папа решил пригласить нас туда. Он поставлял в ресторан вина, поэтому вокруг него там всегда суетились, но все-таки это было не то место, куда следовало приглашать свою дочь и ее подругу. Не могу объяснить… нам требовалась романтика, а там по углам шныряли женатые проходимцы из Нью-Йорка.