Конь бледный еврея Бейлиса
Шрифт:
– Вы меня просветили, дети, и обрадовали!
– искренне произнес Евгений Анатольевич.
– Истинно русский, наш взгляд, благодарю...
– Так вы - русской, - она упорно произносила это слово так, как произносят "союзники", Евдокимов это знал.
– Вот, мы вам и говорим: на наших глазах уволокли Андрюшу Ющинского. Вон-он туда. В печь. Мы оба видели.
Мальчик слез с "мяла" и стоял, переминаясь с ноги на ногу, опустив глаза.
– А тебя как зовут?
– Евдокимов взял его за подбородок. Лицо было круглое, с веснушками, вихры нестриженые,
– Я - дворянин Киевской губернии Евгений Чеберяков. А она, - взял девочку за руку, - сестра моя родная, Людмила Чеберякова. Она хотела сказать...
– Я сама!
– перебила Люда.
– Так вот: если вы - русской - примите меры. Потому полиция и все скуплены евреями!
Что-то заученное, невсамделишное послышалось Евдокимову в ее словах.
– Кто научил вас так говорить?
– спросил прямо.
– Вы же не свои слова говорите?
– А мы - дети, - нахмурилась Люда.
– Да. Так взрослые считают. А мы подумали и решили: зря не скажут. Опять же мы сами видели.
– А ты?
– повернулся к Жене.
– Ты согласен?
– Не знаю...
– мрачно отозвался мальчик, вызвав у смущенного Евгения Анатольевича тяжкое раздумье. Что-то здесь было не так. И хотя слова звучали сладкой музыкой, но - только вроде. Поганое, разрушительное словечко...
– А вы знали Андрюшу?
– спросил с доброй улыбкой, поглаживая Женю по голове. В них следовало пробудить доверие.
– А как же!
– крикнула Люда.
– Мы дружили с ним! Да тут дело верное, вы даже и не сомневайтесь! Судите сами: он добрый был, общительный и не то чтоб глупенький... Понимаете, вот мы с ним, - обняла брата за плечи, - мы хорошо знаем, кто такие евреи и на что они способны! Наш поп, ну священник - он всегда говорит: не общайтесь с евреями, не имейте с ними дел! Они обманщики и хитрецы! Хитрованы! Русскому человеку против еврея никак не выстоять!
– Позволь-позволь!
– вскинулся.
– Как же так? Не-ет, я не согласен!
– Так ведь батюшка говорит...
– потишала Люда.
– Так и что? Батюшка... Нельзя так унижать наше племя, никак нельзя! Ты понимаешь?
– Я тоже поначалу спорила, но батюшка сказал, что я не понимаю. Что мы - да, мы сильны! Но они - они эта... Слово такое... Въедается в челове ка и губит, а?
– Бацилла?
– догадался Евдокимов.
– Вот именно!
– обрадовалась Люда.
– Она въедается, а мы ничего не можем поделать!
– В здорового человека бацилла не вопьется...
– заметил Евгений Анатольевич и испуганно замолчал.
Мысль прозвучала весьма крамольно. Неосторожность была тут же наказана - дети вспорхнули, словно два воробья, и помчались по склону с криками:
– Еврей, еврей!
"Черт те что...
– искренне вздохнул.
– Черт те что... Какие-то ненормальные дети... Что с нами происходит, Господи, дай ответ!" И, не получив ответа, Евгений Анатольевич направился к небольшому домику, от которого в обе стороны разбегался почерневший забор. "Там, верно, улица..." - догадался и осторожно постучал.
– Да-да, да-да!
– послышался из-за дверей мужской
– Кто-то пришел, я никого не жду, а ты?
– Не сходи с ума!
– иронично отвечал женский.
– Ты скоро лопнешь от ревности!
– Имея столько детей? Мне кажется, что я давно уже сошел с ума от этого сплошного несчастья! Что я заведу женщину! Что ревновать должна ты!
– Открой двери, любовник...
– отвечала она насмешливо, и двери открылись. На пороге перед Евдокимовым стоял невысокий, лет сорока, черноволосый, бородатый, усатый и пейсатый человек и с недоумением вглядывался.
– Ви? А ви кто?
– Меня прислал Борух... Борис Ионович. Он сказал, что я могу поселиться у вас.
– А он не сказал, что ви должны жениться на моей Эстер? Нет? Как странно... И что же?
– Так я могу?
– Что? Жениться?
– Нет. Поселиться.
– Таки где? Здесь? У мене на голове? Может быть - на голове у моих мальчиков? Их трое. Как раз три головы сделают вам удобную койку. А?
– Нет.
– Евдокимов, сколь ни странно, даже не раздражился, ему было не то весело, не то занятно. Забавный человечек...
– Нет. Я пишу в журнале. Знаете, что такое журнал?
– Конечно! Я тоже пишу в журнале! Отмечаю количество отпущенного кирпича в возах. Мы отпускаем возами. Если вам надобен очень хороший кирпич...
– Мне надобно поселиться. Кирпич у меня уже есть.
– Так ви немножко строите?
– Нет. Я немножко устал. Войдем?
– и пропихнул хозяина в узкую дверь плечом. Тот покорно поддался, ни малейшего протеста не отразилось во взгляде.
Оба оказались в прихожей. Лежала вповалку одежда; на грубо сколоченных полках виднелась посуда - тарелки и потемневшие кастрюли; на подоконнике закопченная керосиновая лампа; тщательно покрашенная в белый цвет дверь вела в комнаты. Евдокимов поискал на белых же ("Должно быть, известью делали..." - подумал) стенах живых тараканов или следы от раздавленных клопов (как без них в утлом еврейском доме), но не нашел и очень обрадовался.
– У вас даже чисто...
– А почему мы должны иметь беспорядок?
– Ну, извините. Одежда валяется как попало.
– Нет, беспорядок - это когда грязно, а то, что валяется, а как иначе? Дети. Они все время бегают. У вас есть дети? Ви знаете других детей? Которые не бегают, не бросают, не шалят?
– Комната для меня найдется?
– Меня зовут Менахиль. Лучше - Мендель, - поклонился хозяин.
– А вас?
– Евгений Анатольевич.
– У русских так длинно все... Я всегда удивляюсь. Так что?
– Я буду платить пять рублей в неделю. Одной золотой монетой.
– Таки вы - Рябушинский! Я сразу понял! Такие деньги! Эстер, Эстер, иди сюда, здесь золото дают бесплатно!
Появилась женщина с темно-каштановыми, тщательно подвязанными волосами и удивленным взглядом больших черных, навыкате глаз. Вытирая руки о передник, поклонилась:
– Я ихняя жена. А что? Что он здесь выдумывает? Вы ему не верьте. Он сказки рассказывает. Привык. У нас много детей...
– Я на самом деле предложил за комнату пять рублей в неделю.