Конь бледный еврея Бейлиса

Рябов Гелий Трофимович

Рассказала и о поездном знакомом. Он кивал так, словно все знал, потом подвинул стул и сел рядом.

– Нам нужна ваша помощь. Мищук очень навредил себе. Его вина в подлоге весьма сомнительна, требует проверки, серьезной работы, между тем Евгений Францевич в нетях...

– Как?
– удивилась.
– Это как понять?

– А так и понять, что нету драгоценнейшего Мищука, - развел руками. И мы здесь очень рассчитываем на вас, понимаете? Лучше будет, если Евгений Францевич одумается, явится с повинной, мы во всем разберемся- слово дворянина, и, уверяю вас, сударыня, в этом, представьте себе, единственном случае, все окончится вполне благополучно...

– Что же я должна делать?
–

От его слов пахло гадостью, мерзко пахло, не поверила ни единому.
– Ловить его?

– Ну-у...
– улыбнулся, - не дамское это дело. Поймаем мы. А вот вы окажете нам всевозможное содействие. Посильное, разумеется.

Как он утомительно многословен... В ушах звенит. К черту, к черту тебя, жандарм.

– Вы сказали: "поймаем", - произнесла непримиримо.
– Когда хотят помочь - произносят иные слова. Вы же не потрудились даже скрыть... Свое презрение... Нет. Я не стану вам помогать. Никогда!

– Что ж...
– похоже было, что с таким ответом смирился заранее.
– Это целиком ваше, так сказать, дело. Ему хуже станет. И вам не лучше-с...

В двери просунулся недавний попутчик:

– Ваше высокоблагородие, господин полковник, его превосходительство на проводе. Ваш телефон не отвечает-с...

Иванов поднял трубку, прислушался.

– В самом деле... Я сейчас вернусь, и мы продолжим. Благоволите обождать, Зинаида Петровна...
– и величественно удалился.

Огляделась. Неплохой кабинет. Только дамский какой-то. Множество безделушек на этажерках и полочках, умилительные пейзажи на стенах, даже люстра с многочисленными завитушками несколько легкомысленна... Жаль, что нельзя позвонить. Не работает телефон. Можно было бы дать о себе знать. И вдруг рассмеялась: кому звонить? Ни единой знакомой души - кроме Дмитрия, но ведь не удосужилась взять его номер, как жаль...

Машинально сняла трубку, сразу же, ручейком звенящим, голосок:

– Станция, 25-я?

Перепуганно опустила на рычаг. Однако быстро у них... Не успело сломаться - уже починено. Влиятельны жандармы, ничего не скажешь... Стол полковника был девственно чист - ни бумажки, ни соринки. Сейф у стены тяжело каменел закрытостью и неподступностью. Что делать, что... Сейчас вернется и - теперь уже наверняка опустят в подвал. От одной мысли озноб бьет и мурашки бегают...

Подошла к дверям и просто так, бездумно, толкнула тяжелую створку. Та дрогнула и медленно, беззвучно поползла. Это было похоже на чудо или сон Зинаида не верила своим глазам. Высунула голову: длинный полутемный коридор уходил в небытие и - ни души. Удача? Гибель? Э-э, была не была... Выскользнула, словно бесплотная тень, и двинулась вглубь, туда, где огни под потолком сходились в острие. "Надобно идти независимо, гордо, с высоко поднятой головой. Кто бы ни встретился сейчас - должен думать, что я своя. Что я - своя..."- стучало в голове, и ноги подгибались, но всплыло словечко: "поймаем". Оно относилось не только к несчастному Евгению. Оно и к ней относилось.

– А я не дамся!
– тихо сказала.
– Вот вам! Выкусите!

Между тем коридор закончился, поначалу казалось странным, что так никто и не вышел, не встретился, но неожиданная мыслишка выпрыгнула, будто чертик: "Да мне просто везет. Везет - вот и все. Они здесь все могут, они страшные и непреодолимые, но они склонны к разгильдяйству, слава Богу, оно так ярко проявилось именно сейчас..." Справа засветлела дверь с матовыми стеклянными створками, нажала ручку - невероятно! И здесь оказалось открыто. Сбежала по узкой лестнице - этаж, еще этаж и еще, догадалась: "Это черная, пожарная лестница. Наверняка ведет во двор. Там, конечно, часовой стоит, ну и наплевать. Придумаю что-нибудь..."

Но лестница привела не

во двор. Открыв - уже без колебаний - дверь внизу, Зинаида с радостным удивлением обнаружила, что стоит на улице, на тротуаре, и прохожие идут, не обращая на нее ни малейшего внимания...

Огляделась. Выход этот был с какой-то неведомой стороны здания ГЖУ1, но самым невероятным оказалось не это: вывеска у входа уведомляла, что здесь располагается "Склад мешочных изделий купца 3-й гильдии Курупчука". Ускорив шаг, решила удалиться от опасного места как можно дальше, а позже посоветоваться с Дмитрием. Но в тот момент, когда уже ступила на мостовую, чтобы перейти улицу, дорогу преградила пролетка, и веселый девичий голосок - такой знакомый - произнес: "Садитесь, и побыстрее..."

– Кто вы?
– замерла, забыв опустить ногу. Стояла, словно курица, на одной.

– Меня зовут Катя Дьяконова. Я видела, как вас забрали, я ждала, я рыскала здесь по кругу, словно цепная собака... Не стойте на одной ноге, вы упадете и разобьете нос!
– и мелодично рассмеялась.

На следующий день после того, как получил от Кулябки не то пре дложение, не то приказ (размышлял, но так и не понял - уж так скользок оказался полковник, так скользок - не ухватишь), Евгений Анатольевич собрал пожитки, сел на извозчика и направился на Лукьяновку, в еврейскую больницу. Путь был знаком, ехал в тяжелом раздумье, не обращая на возможную слежку ни малейшего внимания. (Зачем? Прибытие в больницу или отсутствие в оной проверяется легко, к чему Охранному утруждать себя "наружкой" - мелькнуло в голове и пропало, а зря.) Если бы выплыл из сна - несомненно, увидел бы, как обгоняют его экипажи - один, второй, третий и снова, но уже по-другому: второй, первый... Кулябка, практик охраны, полагался только на себя. Филеры проводили Евдокимова до ворот больницы и уехали, оставив дежурить очень натурального торговца горячими пирогами: все было у разбитного парнишки мангал с угольями, запас румяных пирогов с грибами сушеными и капустой, пиво в кувшинах. И зазывной тенор. Приметив Евгения Анатольевича, филер схватил его за руку и заорал в ухо благим матом:

– А вот, барин, попробуйте стряпни хохляцкой, вкусной, натуральной! Запейте певком, в брухе и выйдет сладостное бурчание! А пропукавшись власть - обретете покой и бездонный сон!

Но Евдокимов отбился и торопливо скрылся за воротами. "Ну, и дурак", сказал ему в спину торговец и начал раздувать угли. Птичка вошла в клетку и без ведома сотоварищей по службе уже не сможет выйти. Ведь не придет же в голову надворному советнику и кавалеру удирать с тыльной стороны - по оврагам и буеракам? Да и зачем?

Евгений Анатольевич между тем миновал сторожа с колотушкой, прачек, кои развешивали на веревках больничное белье (ярко выраженные еврейки, что заметно смутило Евдокимова - он был убежден, что последователи Адонаи1, достигнув благоденствия, безжалостно эксплуатируют труд православных), и, поднявшись на добротно выделанное крыльцо, очутился перед входом, около которого стоял, привалившись к перилам, и ковырял в носу молодой человек иудейской наружности, с длинными свалявшимися пейсами огненно-рыжего цвета.

– Мне Зайцева, - бросил Евдокимов, пытаясь пройти.

– А мы принимаем только больных христиан, - нагло заявил парень. Здоровые здесь не ходят.

– Это... почему?
– опешил Евгений Анатольевич.

– Да у вас на лице написано: очень пахнет. Разве нет?

– Поговори мне, умник...
– пробормотал Евдокимов.- Где Иона Маркович?

Парень поскреб кожу под правой пейсой:

– Нету, значит.

– А где?

– Умер. Восемь лет тому.

"Дубье...
– захлебнулся яростью.
– Знатоки чертовы. Даже не знают, кто новый владелец".