Конь бледный еврея Бейлиса
Шрифт:
Сразу же поехал к Евдокимову, в гостиницу, надеясь застать. И вправду, Евгений Анатольевич был дома, вышагивал нервно из угла в угол, увидев Красовского, подскочил, молча развел руками, схватился за голову.
– Черт знает, что такое... Дети, дети, вы представляе те? А священник этот? Он с мальчиком говорил, он знает- что и как, я предлагаю взять его в оборот!
– Священника...
– недоуменно проговорил Красовский.
– Вы не понимаете, о чем говорите. Требуется разрешение митрополита, ясно вам? Ведь никаких преступлений отец Феодор не совершил, не так ли? А разговаривать добровольно, и тем
– Я остановлю, - негромко сказал Евдокимов.
– И я чувствую - как. Помогите мне.
Катю дома не застали. Красовский провел пальцем по полу крыльца и показал Евдокимову.
– Она не была здесь дня четыре. Вы что же, не виделись?
– Я пытался...
– смущенно сказал Евдокимов, - но тоже не застал. Неужели и ее...
Красовский покачал головой.
– А вам не пришла в голову мысль, что слишком уж легко все у нас получилось? В особняк проникли, с Мищуком увиделись... Вы Ананию все же очень напрасно доверяете, очень напрасно... Жук он, вот и все!
– Но я его... как бы проверил в деле...
– щеки Евгения Анатольевича покрылись краской.
– Он... как бы - влип. И вынужден был.
– Это мы с вами влипли, вот в чем дело... Ладно. Не найдется - все ясно станет, убедитесь; а нам с вами надобно сегодня же, с темна, понаблюдать за особняком...
– Зачем, Господи?
– испуганно спросил Евдокимов.
– Затем...
– неопределенно развел руками Красовский.
– И сам еще не знаю. Интуиция, понимаете?
Отправились в сумерках, устроились на подступах, в кустах, на пригорке. Зелень уже вовсю распустилась, в воздухе разливался особый запах раннего лета, когда жизнь только начинается и в сердце так много надежд. Должно быть, соловьиное пение пробуждало эти надежды...
– Вы проверяли?
– спросил Красовский.
– Запасных выходов нет?
– Как-то... в голову не пришло, - смущенно отозвался Евгений Анатольевич. Черт возьми, а ведь он прав, Красовский этот... Так легко все вышло, сердце радовалось, так гордился своим профессионализмом, умением, и - на тебе...
– Я взгляну. А вообще-то странно, что и мне это как-то не пришло. Улыбнулся.
– Квиты, сударь. Не огорчайтесь, я сейчас...
Исчез в разливающемся сумраке и вернулся сразу:
– Не сомневайтесь, они не идиоты. Кирпичная кладка, не совпадает с основной. Я так располагаю, что там у них механизм есть, просто так не откроешь. Что и требовалось доказать.
– Сволочи!
– в сердцах произнес Евгений Анатольевич.
– Дрянь...
– Да уж нет...
– возразил Красовский насмешливо.- Они - большие мастера своего дела, а вот мы с вами оказались похуже. Нет?
Что ответишь, если правда, пусть и горькая...
– Здесь нечего сидеть, -
– А... что произойдет?
– вопрос прозвучал по-детски.
Красовский улыбнулся:
– Не знаю. Повезет - увидим.
...Сидели, не шелохнувшись, часа два. Когда на колокольне ближайшей церкви колокол пробил два раза (а может быть, - то были часы на каком-нибудь доме, они не знали), послышался шелест колес ("В резиновые шины обуты, - заметил Красовский.
– Дело не чисто, а грязно..."), подъехал странный экипаж: телега с досками, уложенными в четкий ряд - это разглядели. Красовский подобрался поближе и убедился: колеса в резиновых шинах.
– Неспроста это...
– голос дрожал и срывался.
– Ох, неспроста... простонал Николай Александрович. А Евгений Анатольевич смотрел во все глаза, как ребенок, который ожидает страшного буки, но надеется, что минует его сей ужас...
Без скрипа, неслышно повернулась кирпичная дверь. Сразу же вышли двое. Не составляло труда опознать их: полковник Иванов и Кулябка. Следом появился еще один- скукоженный, зябкий, руки засунуты в рукава не то пальто, не то бабьего салопа.
– Полищук...
– едва слышно произнес Красовский.- Ах, ты сучье вымя...
– Выносите, - донесся голос Иванова, - кладите осторожно...
Еще четверо выползли из мрака, шли по двое, цугом, отдыхивая, волокли тяжелые кули.
– Я нести велел!
– фальцетом закричал Иванов.
– Нести, мать вашу, а не волочь!
Подняли, кряхтя начали укладывать на телегу.
– Рогожей, рогожей накройте!
– это уже Кулябка подал голос. И еще один появился - плотный, мощный, медлительный, в цивильном костюме, с преобразившейся внешностью.
– Ананий...
– одними губами прошелестел Евдокимов, не веря глазам своим.
– Или не он? Да ведь я знаю его, знаю. Матка Бозка...
– Оставьте ваш польский...
– зло прошептал Красовский.
– Бегать, не дыша, умеете?
– Я... я спортсмен!
– обиделся Евдокимов.
– Бывало, на даче...
– Побежим за ними, - безапелляционно прошипел Красовский.
– Вы понимаете: обнаружат - амба.
– Я понимаю...
Осторожно поначалу, но убыстряя и убыстряя ход, пошла телега. Тащила одна лошадь, это спасало. Если бы их было две... Красовский бежал ходко, не оглядываясь, вдруг Евдокимов прохрипел через силу:
– Осторожно! Экипаж!
Сзади действительно быстро нагонял экипаж, запряженный парой. Спрыгнули на обочину, едва успели: мимо промчались Иванов, Кулябка и Ананий (или как его там следовало называть).
– Они не выпустят этот процесс из-под контроля...
– сказал Красовский.
– Дай бог, чтобы недалеко...
И снова побежали. Когда на повороте какой-то очередной улицы Евдокимов прислонился к стене дома и, тяжело дыша, просипел:
– Все, больше не могу, умираю, - Красовский поднял его за шиворот и встряхнул:
– Ще Польска не сгинела... Вперед, взвейтесь соколы орлами!
Теперь уже брели, но по лицу Красовского все отчетливее разливалось торжество.
– Они на Щекавицкое. Кладбище, одним словом. Троицу мы опознали, на нее пока плевать. Дождемся, пусть зароют свою тайну, а тогда...