Конь в пальто
Шрифт:
— Нам присылайте, — просыпаются, наконец, девочки. — Мы все согласуем и исправим.
Звонок: как там твой палец? Мам, я деньги в кошелек прятал, а у меня сто рублей ветром унесло на дорогу, я погнался и упал… Мам, я штаны порвал на коленке.
Две реальности
С утра я варила борщ, а потом поехала на конференцию нефтяников. В огромном зале сидели дядьки. Серьезные дядьки за сорок, некоторые младше, но уже с залысинами. В серьезных белых рубашках и серых пиджаках. Некоторые в синих. Дядьки с бровями и дядьки с лысинами, с наушниками в ушах, с дорогими часами, с именными табличками, с кожаными делегатскими папками
Меня посадили за столик с краю. Включила диктофон, разложила блокнот, стала слушать. Подперла щеку рукой. От руки, как ни намывала я ее после борща душистым мылом, пахло сырой картошкой, морковкой, луком и чесноком. На пальцах остались малиновые пятна от свеклы.
Чеснок и свекла уверяли, что в них-то и есть вся правда, что они-то и есть настоящая моя жизнь, я отмахивалась, продолжая строчить (на случай, если диктофон подведет). Да ну, вот же я, вся такая в сером пиджаке, сижу и занимаюсь делом, в котором я немножко понимаю, кто еще в нашем журнале может написать о таком событии понятно, нормальным русским языком?
Чеснок сказал: а как выйдешь на кофе-брейк, как прольешь себе на грудь кофе, ручки-то трясутся, — ну что, твоя это реальность?
А свекла сказала: а станешь мини-интервью собирать, да как сказанешь глупость, а потом три дня будешь краснеть, как я, при одном воспоминании?
А морковка добавила: я-то хоть вкусная, а это что — вот это тебе нравится? Когда ты на даче лежишь в траве и хрустишь молодой морквой — это правда, а когда ты вслушиваешься в доклад, посвященный проблемам транспортировки нефти и думаешь о прокладке новых трубопроводов — то не следует ли задаться вопросом, какого рожна ты делаешь среди этих дядек, ведь ты и сама по-хорошему понимаешь, что не здесь твое место?
Когда ораторы менялись, я незаметно сунула руку в сумку, где пузырек духов, и потерла распылитель пальцами: нечего меня отвлекать свекольными разговорами!
А в кофе-брейк устремилась туда, где стоял особенно бровастый персонаж, сильно мне нужный для мини-интервью, и так целеустремленно к нему шагала, так старалась сохранять непринужденный вид, что споткнулась, естественно, о задравшийся край ковровой дорожки, и грохнулась, диктофон в одну сторону, батарейки из него в другую, сумка в третью, а из сумки вылетел и покатился прямо под ноги какому-то председателю совета директоров высохший каштан, о существовании которого я даже не подозревала.
Насилу вспомнила: Машка по осени подбирала на улице каштаны, потому что какой же нормальный дошкольник пройдет мимо блестящего каштана, и набила ими все свои карманы, а когда карманов не хватило, стала набивать мою сумку.
Первая реальность любит напомнить о себе. То игрушкой из киндер-сюрприза в носке сапога (она почему-то начинает колоться не по дороге, а где-нибудь на редколлегии). То на входе в чей-нибудь офис-билдинг достаешь паспорт, а к нему прилип разноцветный ком пластилина. То ежедневник откроешь, а там на весь разворот раскорячилась кошка с хоботом и копытами, нарисованная контурным карандашом для губ.
Нет, пожалуй, и вторая реальность вторгается в первую, но делает это не так активно, не так настырно, она занята собой, и ей дела нет до нас; напоминает о
Впрочем, все это я думаю только потому, что мне скучно слушать про трубопроводы.
Свекла: ага, ага?!
Тяжел камень
Собака ловит момент, когда я посмотрю на небо, потому что сразу можно сожрать с земли что-нибудь гнусное. Поэтому на небо я не смотрю. Я смотрю на землю, где полно еды. Собака придает зрению особую остроту: тут хлеб, там сосиска; тут бутылка пива, там печенье. Вот целый очищенный мандарин на снегу, там яблоко, здесь селедочная голова, а поодаль обгрызенный до костей голубь, только перья крыла торчат. Несметные россыпи куриных костей и плесневых крошек, обертки и упаковки, пакеты и бумага… Фу, нельзя, плюнь. А что это небо — серый поплинчик в черную веточку.
Вчера был первый снег. Сашка сидел на кухонном окне и смотрел на белую небесную муть в серую снежную крапину — и не сделал домашку по русскому. Я узнала об этом сегодня.
Джесси, почуяв снег, сходит с ума: подпрыгивает, обсыпается белым пухом, с наслаждением внюхивается, морщит нос и закапывает его в снег по самые глаза. Вынимает со снежным пятаком на кончике. Она носится и лает, размахивая хвостом, и демонстрирует такое откровенное щенячье счастье, что приходится даже временно забыть, что в моей жизни все идет не так. Мы бегаем, толкаемся, возимся и валяемся в снегу, и все бы хорошо, но двойка по русскому и укладывание спать, но дедлайн завтра в одиннадцать утра, но проверить, исправлена ли ошибка в полосе, как же мне надоели эти мысли, почему же они не дают мне жить.
Только забудешься, только обрадуешься, только в первый снег зароешься носом, только приподнимешься, наоборот, над землей сантиметров на пять — уже несутся, маленькие, черные, жужжат наперебой, торопятся, напоминают:
— А ты не забыла, что в пятницу родительское собрание?
— А ты послала текст на визу?
— А ты внесла правку?
— Нет, ты не внесла правку!
— И кто ты после этого?
— А маме ты позвонила?
— Не позвонила, а знаешь уже сколько времени?
— А ты обещала Сашин класс на экскурсию записать, а сама третий день не звонишь, и кто ты после этого?
— Кто ты после этого?
— А помнишь, что ты сказала?
— Стыдно?
— Ой, как стыдно!
— Стыдно даже в зеркало смотреть!
— И нечего смотреть, что ты там увидишь!
— Ты старая!
— Ты некрасивая!
— Ты растяпа!
— Ты растрепа!
— Это непростительно для профессионала!
Они кидают в меня камни. Я ловлю их всей душой, как авоськой. Моя авоська полна камней.
И упало каменное слово на мою еще живую грудь. Сашка мне сказал месяц назад «я тебя ненавижу». Вряд ли он так уж сильно имел это в виду. Он просто был зол, что я заставляю его закончить доклад по истории. Он не извинился — сделал вид, что забыли, и так все хорошо. Я сложила камень в авоську.
Я ни с кем это не обсуждаю — ни с подружками (где те подружки), ни с мамой, зачем ее грузить, ни в Интернете на форуме, это же моя авоська, а не общественная. В ней пережитый ужас за Машку с фебрильной судорогой, и Сашкин дневник с двойками, и вина перед мамой, и воспоминание о дедушке, и Толик, и Сашкина ссора с Борисом Алексеичем, и муж мне сказал «надоела со своей кислой рожей», и рак, рак у Коровиной, когда бормочешь что-нибудь под нос, делается легче. Камни ложатся на сердце, на печень и почки, оседают на стенках артерий, я каменею и тяжелею, я не могу летать.