Конан – гладиатор
Шрифт:
Слова жреца были прямо-таки наэлектризованы фанатизмом, но тон его речи оставался все так же неумолимо ровен и холоден. Некродиасу, как видно, не было равных в умении вызывать в людских толпах нужные ему чувства. Трибуны уже излучали осязаемые волны ненависти, и эти волны били вниз, на арену, как лучи беспощадного светила с раскаленных небес. А потом из Врат Приговоренных стали выгонять отступников веры. С виду это были вполне обычные стигийцы, быть может, лишь чуточку более темнокожие из-за пустынного солнца. На них были бесформенные лохмотья, придававшие еретикам жалкий и смешной вид.
— Вот каковы условия испытания, — продолжал с балкона Некродиас. — Этим заблудшим будут вручены деревянные дубинки. Такое же оружие получат и гладиаторы — верные заступники и охранители нашего Храма. Всем, кто прорвется сквозь строй гладиаторов и минует огненные ямы, будет позволено живыми удалиться через Врата Героев. Пощада ожидает также и тех, кто пожелает раскаяться и отречься от своих заблуждений!
Пока Некродиас говорил, вдоль строя гладиаторов прошел Мемтеп. Он тащил с собой целый мешок длинных круглых палок и раздавал их на ходу. Вручая палку Конану, он сказал киммерийцу то же, что и остальным:
— Стали не обнажать. Если кто падет на колени и сотворит знак змея, — щадить.
Прозвучал сигнал труб, и гладиаторы двинулись вперед. Конан поспешил к центру арены, ибо заметил, что огонь и жирный дым клубились там гуще всего, временами скрывая происходящее от трибун. Участвовать в затее Некродиаса киммерийцу совсем не хотелось. У него уже созревал свой собственный план.
Еретиков между тем гнала вперед городская стража, вооруженная копьями. Какова на самом деле была вера этих несчастных, неведомо. Но, по-видимому, каждый из них успел как-то наступить на любимую мозоль либо служителям храма, либо их приспешникам. Кое-кто из молодых отступников побежал вперед, размахивая палками и намереваясь сражаться за свою веру и жизнь. Женщины и большинство стариков либо совсем побросали оружие, либо бездельно волокли его за собой по песку…
Гладиаторы устремились навстречу. Цирковые бойцы всегда стремились поскорее закончить бой и при этом произвести выгодное впечатление.
Конан, в кои веки раз, отстал от товарищей, упорно направляясь в ту часть арены, которая была всего хуже видна зрителям, сходившим с ума на скамьях. Там плавал вонючий дым и зонтом собирался над головой, укрывая от взглядов.
Повсюду вокруг уже кипел бой. Конан слышал крики отчаяния, звонкие удары дерева о дерево и временами приглушенные звуки ударов дерева о живую плоть. Справа и слева от него еретиков оглушали палками и скидывали в ямы.
Не пострадал еще ни один гладиатор, хотя их было куда меньше, чем осужденных. Некоторых из числа самых воинственных отступников валили на четвереньки, а потом сбрасывали в огонь, чтобы неповадно было лезть в драку.
Гладиаторам, делавшим это, приходилось поспешно отскакивать прочь от обжигающего пламени.
Конан рассмотрел сквозь дым приближавшегося человека. Это был седобородый старик в изорванном рубище. Он не сжимал палку в руке, а спокойно нес ее под мышкой. Вот он заметил перед собой гладиатора,
Воздух так и дрожал от жара огня, дым превратил день в желтоватые сумерки. Конан и старик встретились взглядами.
— Стукни меня, дед! — сказал ему Конан на простонародном стигийском. — Давай, стукни по черепушке! Я упаду, а ты топай себе, спасайся…
Если старец и слышал его, он ничем этого не показал. Он не схватился за палку и не занес ее для удара. Он шел так, словно собирался небрежно оттолкнуть киммерийца с дороги.
Решив, что житель пустыни его просто не понял, Конан перешел на жаргон торговцев юга, служивший в тех местах едва ли не общим языком.
— Тресни меня, дед! — повторил он. — Можешь, как следует, если хочешь! Я упаду и останусь лежать, честное слово, и ты выведешь свой народ… — Он слегка передвинулся, заступая путь старику и держа палку наготове. — Я притворюсь, что сражаюсь с тобой! Никто ничего не поймет!
Седовласый мужчина остановился прямо напротив Конана. У него было темно-оливковое лицо, иссеченное временем и непогодами. Какое-то мгновение они смотрели друг другу в глаза, и, возможно, старик даже улыбнулся в пышную бороду. Потом он шагнул в сторону. Конан ничего не сказал.
Решительным жестом патриарх отшвырнул палку… А потом, прежде чем Конан успел сообразить, что к чему и остановить его, — подошел к краю ближайшей огненной ямы и прыжком бросился в пламя…
Киммериец так и остался с ужасом и изумлением смотреть ему вслед. Кругом него уже завершалось так называемое сражение. Никто не пробился к Вратам Героев, и ни у кого из еще живых еретиков больше не было дубинок. Уцелевшие стояли на коленях и отрекались от своей веры. Кто-то из них, наверное, еще надеялся воссоединиться со своими детьми…
Конан чувствовал себя, как после сильного удара по голове. Он начал выписывать бесцельные круги по песку. Жара стояла невыносимая, в воздухе висела густая вонь земляного масла и паленого мяса. Рабы торопливо гасили огни, закидывая ямы песком. Новообращенных между тем выводили вон сквозь Врата Зверей.
— Грязная работенка! — недовольно ворчал Мадазайя, когда они возвращались к скамейкам для отдыха. — Я не стал убивать никого из этих бедолаг, — добавил он, швыряя палку в кучу таких же возле стены, — Одному я вмазал по уху и оглушил, так что он упал на колени и сошел за раскаявшегося. Другие увидели это и решили последовать примеру…
— Откуда их взяли? — тупо спросил Конан. — Они хоть понимали, в чем дело?
Мадазайя передернул плечами:
— Это были альтакванцы, они живут на юго-востоке империи. Здесь, на арене, и раньше погибали какие-то языческие племена.
Киммериец пробормотал себе под нос нечто невразумительное… Если седобородый был, в самом деле, из Альтаквы, то есть из ближней пустыни, он всяко должен был понять, что говорил ему Конан! Если, конечно, он не был глух, как пень. Иначе, зачем бы ему отворачиваться от обещанного спасения и вот так отказываться от жизни?!..