Концерт по заявкам (Повести и рассказы)

Я шла Рождественским бульваром, каким-то особенно неприютным, печальным в этот осенний вечер, шуршали под ногой упавшие листья, время от времени начинал накрапывать дождь. Потом все сильнее, все обильнее.

Лаково блестели под дождем пустые скамейки, а небо, быстро темнея, словно бы вплотную приблизилось к деревьям, чуть ли не касаясь вершин тяжелыми, набухшими облаками.

Слева от бульвара, если идти к Трубной, стоял маленький, двухэтажный особняк с неширокими окнами; даже с улицы было видно, что в доме несовременные, высокие потолки.

Так оно и было на самом деле.

В этом доме, на втором этаже, я родилась, выросла и прожила немало лет.

Мама умерла, когда мне было около двенадцати лет, и мы остались одни с отцом.

Моего отца хорошо знали московские книголюбы, он был директором букинистического магазина, что когда-то находился в проезде МХАТа.

Отец был человеком необыкновенно эрудированным и знающим. С ним советовались самые признанные авторитеты — филологи, ученые-историки, писатели.

Память у него была совершенно поразительная.

Кажется, разбуди отца среди ночи, задай ему самые неожиданные вопросы, как, например: «В каком году было написано первое письмо князя Курбского Иоанну Грозному? В каких костюмах щеголяли по праздникам петиметры? Сколько было прижизненных изданий Вольтера? Перечислите поименно предшественников Шекспира, а также их произведения? Сколько памятников архитектуры в Пскове и в Новгороде?» — он ответит безошибочно на любой вопрос.

В нашу маленькую, на втором этаже квартирку, случалось, приходили знаменитые ученые, писатели, литературоведы, прославленные режиссеры, театральные художники, актеры, да кто только не бывал у нас!

И у каждого было дело к отцу: кому надо отыскать книгу, вышедшую в каком-то веке и с той поры не издававшуюся, кто просит раздобыть для него мемуары, в которых описывались бы нравы и быт театральных училищ Петербурга в начале девятнадцатого века, у кого-то не хватает в полном собрании сочинений одного или нескольких томов, а кто просит раздобыть для него альбом старинной одежды северных губерний России.

Я как-то спросила отца:

— Почему они все приходят к нам домой? Они же могут договориться с тобой в магазине?

— В магазине я постоянно занят, и потому я сам приглашаю к нам, дома как-то удобнее обо всем поговорить, — отвечал отец.

Помню, к нам однажды явился знаменитый театральный режиссер, новатор и, как все считали, умница, почти мудрец.

Было это зимой, в январскую стужу, ледяной ветер задувал холод в наши плохо замазанные стекла;

и тут позвонили в дверь, отец пошел открывать, и я увидела: вслед за ним вошел в комнату высокий, несколько восточного типа человек, одетый в тяжелую шубу с меховым воротником шалью, на голове меховая шапка, называемая в ту пору боярской.

Он вошел и как бы сразу забрал весь воздух в нашей узкой комнате, массивный, кажущийся еще более высоким и неповоротливым из-за шубы и шапки, горбоносый, с быстрыми темными, слегка выпуклыми глазами.

— А это кто? — густым, актерским басом спросил он у отца.

— Моя дочь Настя, — ответил отец.

— Настя — чудесное имя, — пророкотал вошедший, снял перчатку, протянул мне руку, неожиданно миниатюрную для его большого, грузного тела. — Давай, Настя, познакомимся…

Он назвал свою фамилию, известную в то время чуть ли не всему миру, заметно рисуясь, играя в обаятельного скромнягу, ибо понимал, что и мне его имя хорошо знакомо.

— Стало быть, вот я какой, а ты, милая, вон какая. В каком классе учишься?

— В восьмом, — ответила я, прибавив целый год.

— Отлично, — прогудел он, впрочем, немедленно позабыл обо мне и обратился к отцу: — Ипполит Петрович, душа моя, тут я одну постановочку задумал, просто все ночи подряд не сплю, все представляю себе, как оно получится, и необходимо мне для нее, просто невероятно необходимо раздобыть самые что ни на есть достоверные мемуары, повествующие о нравах и обычаях мушкетеров французских королей.

— Самые достоверные — это мемуары де Виллье, — незамедлительно ответил отец. — Вышли в Париже в тысяча восемьсот третьем году, в издательстве Карне и Моисси, всего в количестве триста тридцать восемь экземпляров, там имеется описание жизни мушкетеров при королях Людовиках Тринадцатом и Четырнадцатом, нравы, быт, обычаи, одежда, особенности, ну, и тому подобное.

Режиссер развел в стороны руки:

— Как это вы всё в голове держите, Ипполит Петрович? И год издания, и количество экземпляров…

Отец улыбнулся:

— Да так как-то…

— Непостижимо, как сама жизнь, — веско произнес режиссер.

Разумеется, он был поражен, и все-таки я подумала тогда, что он малость рисуется, то ли передо мной, то ли перед отцом или просто по привычке…

Отца отличала не только его огромная начитанность и совершенная память. У него была еще одна особенность: он любил приобретать ненужные вещи.

Наша тесная квартирка была буквально завалена сломанными часами, изрядно побитыми и склеенными, старинными облупленными подносами, пустыми рамами для картин…

Однажды я разозлилась, собрала все эти приобретения, в разное время купленные отцом, и свалила их в темный чуланчик возле кухни, где они дружно пылились все вместе, а отец между тем продолжал порой приносить оббитые пивные кружки, треснувшую чашку старого Гарднера или Попова, позеленевший от времени подстаканник Фаберже, чайники без ручки или без носика…

Поначалу он, увлекающийся, эмоциональный, не переставал любоваться покупками, призывая меня любоваться вместе с ним:

— Гляди, Настя, что за прелесть!