Концерт по заявкам (Повести и рассказы)
Шрифт:
Само собой, Молчалин стал доктором наук, как же иначе?
И почти сразу же стал заведовать сектором своего института. И… начисто позабыл об отце, как не знал его никогда.
Прежде всего, не позвал отца на банкет, который он устроил в «Арагви», когда защитил докторскую.
Кто-то сказал об этом отцу, отец махнул рукой:
— Не пригласил? Бог с ним, всех не пригласишь…
Но однажды, спустя чуть ли не год, отец позвонил Молчалину, хотел попросить устроить в его институт на работу сына одного своего гимназического
Не знаю, гневался отец на него, или быстро позабыл о нем, как не случился тот никогда в его жизни, или был неподдельно обижен, но он скрывал от меня свою обиду, не говорил о нем никогда, лишь как-то бегло заметил:
— Это человек, который признает только деловые отношения, только нужных людей. Поэтому у него нет и не может быть друзей, одни только нужные люди.
Мы с отцом были как-то особенно духовно близки.
Ни с одной подругой никогда я не могла бы так откровенно говорить, как с отцом. И он считал меня первым своим другом.
Ему я не стеснялась признаться в том, что ощущала себя писательницей чуть ли не с самого юного возраста.
Меня всегда отличало поразительно живое воображение, я была наблюдательна, умела подметить наиболее характерные черты в людях и еще обладала особенностью приписывать всем вокруг различные качества, которые, на мой взгляд, были им присущи.
Отец нередко предупреждал меня:
— Почаще снимай розовые очки с глаз, это, поверь, полезно для здоровья…
Я знала, о чем он думал, говоря это.
Ведь я сочиняла не только на бумаге, и потому эта моя особенность оказывалась причиной многих горестных переживаний.
— Опять лоб в шишках? — спрашивал отец, когда узнавал о том, что меня постигло очередное разочарование. — Снова вчерашний друг — сегодняшний враг?..
Когда я выросла, я все равно продолжала ошибаться. Выдумывала себе рыцарей без страха и упрека, приписывала им тьму-тьмущую различных достоинств, которые отродясь не были им присущи, и, словно лбом о стену стукалась, наступало неминуемое разочарование. Но многочисленные мои ошибки не отрезвляли меня. Недаром отец называл меня сочинителем и предупреждал совершенно серьезно:
— Сочинительство — дар, присущий писателям, только не следует переносить его в реальную жизнь…
Отец верил в меня, считал, что я буду писательницей. Приводил множество примеров, которых у него в запасе было предостаточно, когда талантливый человек, не сумевший сразу пробиться, перенесший многие трудности, вдруг однажды просыпался знаменитым.
Я писала повести и рассказы, однажды накатала даже целый роман страниц на триста.
Потом отсылала свои произведения в различные редакции; потом собирала вместе повести и рассказы и сдавала сборники в издательства.
По сей день храню многочисленные рецензии
Иные написаны лихо. Видно, что писавший любуется своим стилем, дескать, вот я какой, образованный, разносторонний, умею подробнейшим образом разобрать недостатки и доказать, что не пропущу ни одного…
Иные написаны мягко, чувствуется, что писавший явно жалеет незадачливого автора, сочувствует ему, но против правды не желает идти.
И, разнося в пух и в прах чуть ли не каждую страницу, он в то же время страдает из-за моей литературной беспомощности.
К слову, теперь уже можно сказать об этом (ведь я уже ничего не пишу, кроме чисто журналистских очерков и корреспонденции), мои повести и рассказы были написаны не хуже многих произведений, которые публиковались в тех же самых издательствах ив периодических изданиях. Право, ничуть не хуже!
Но к чему теперь толковать обо всем этом? К чему терзать себя бесплодными воспоминаниями, напрасными сожалениями, мыслями о том, что было бы, если бы да кабы…
Должно быть, прав мой друг, редакционный фоторепортер Ардик Моргунов, «ас фотоискусства», как он именует сам себя, когда говорит:
— Главное — удача! Все остальное спокойно приложится…
Вот чего не было, того не было — удача мне так и не улыбнулась. Я не была везунчиком и не стала писательницей… Но до сих пор я работаю в ежедневной газете. Начинала репортером, теперь — очеркист при секретариате.
Звучит громко, но на самом деле мои обязанности в достаточной мере всеядны. Могу написать очерк, но, если поручат дать интервью с каким-либо интересным человеком, не откажусь. И заметку иногда напишу, и на читательское письмо откликнусь, поеду познакомлюсь, погляжу на все аспекты, проверю то, что следует проверить, потом напишу, как и что.
Одним словом, признаюсь, пусть из меня не вышло писательницы, но журналисткой я все-таки стала.
И, по общему мнению, энергичной, пробивной журналисткой.
Работу свою я люблю. Во всяком случае, до конца дней не мыслю для себя никакой иной…
Способность к сочинительству хотя и не привела меня к писательству, все-таки сумела сослужить мне добрую службу, ведь для журналистки тоже очень важно обладать живостью воображения, наблюдательностью, способностью что-то придумать или хотя бы додумать, домыслить…
Однако никто не знает о том, что я все равно продолжаю сочинять биографии людям, случайно встреченным мною на улице, в метро, в театре или в магазине…
И сочиняю не только их характеры, но и желания, владеющие ими, их радости, горести, заботы, надежды…
3
Вернувшись домой, я первым делом накормила своих подшефных, собаку, кота и голубя, вывела погулять собаку и отправилась в редакцию на всю ночь, мне предстояло дежурить до утра.