Концессия
Шрифт:
Козару молчал. Он позволял советскому чиновнику вдосталь пить свое торжество.
Кроме того, за этой же косой на сторожевых кунгасах оказались мешки ваку, разрешенные при лове сельди, но безусловно запрещенные при лове вымирающих лососевых. Почему запрещены ваку? Они делают лов беспрерывным, хищным. Один кунгас с мешком ваку заменяет пять. Таким образом, даже слабо оснащенная судами и рабочей силой рыбалка может ловить рыбу почти беспрерывно.
Козару был совсем спокоен. Правда, он не улыбался, не отдавал бодрых распоряжений, но был совершенно
Наконец, русский сказал: «можно ехать!» — и показал рукой на рыбалку.
Однако рабочие с соседнего кунгаса схватились за борта и плотно подтянули лодку к кунгасу.
— Будут забирать рабочих, — подумал ревизор и вдруг услышал за спиной «ха!», вылетевшее из нескольких человеческих глоток. Хотел обернуться, но от удара в спину, в плечи, в голову полетел со скамьи. Навалились человеческие туши, в глотку воткнули кляп, голову обмотали тряпкой, руки и ноги скрутили и тело завалили снастью почти вровень с бортами.
Все было хорошо. Козару облегченно вздохнул и направил шлюпку к пристани.
Земля склоняется к вечеру.
Когда вечер наступит, когда ночь придет, Козару освободит шлюпку от лишнего груза.
Вечер пришел. Ночь наступила. Вот она уже за гребнями гор. Оттого, что снега розовы, оттого, что снега светлы, день не сделается дольше.
Юмено, Бункицы и такехарцы сидят у стены завода, в пещерке между ящиками. Отсюда видны горы, сюда глуше доходит грохот прибоя.
— Я не прощу себе никогда смерти товарища, — кается Юмено. — Бункицы, но может быть, он не умер?
Бункицы крепче обычного поджимает губы и молчит.
— Надо узнать! — настаивает Юмено. — Но как узнать? Рыбаки, которые убивали, разве расскажут?
— Я думаю, труп на шлюпке, — сказал Бункицы.
Он так и сказал «труп». Не «русский товарищ», не как-нибудь иначе, а «труп». Очевидно, для него смерть ревизора не подлежала сомнению. Юмено укоризненно посмотрел на друга.
— Труп на шлюпке, — объяснял Бункицы, — потому что, во-первых, в море Козару не мог его сбросить, там мелко. А во-вторых, тогда на шлюпке не сидел бы часовой. К чему сторожить пустую шлюпку? Он сторожит тело. Козару будет ждать ночи.
— Да, там не сбросишь. Товарищ, наверное, в лодке, — вздохнул Юмено.
«Нет, я себе никогда не прощу его смерти, — думает он. — Козару не только победил, но еще и убил русского революционера». — Он выдохнул тяжелый, горячий воздух из груди и встал.
— Я способен на все, Бункицы!
— На что ты способен? — спросил Бункицы, оставаясь сидеть. За шлюпкой будем следить, чтобы ее не угнали, и чуть ночь — обследуем ее...
— Я готов силой отбить тело товарища.
— Не забывай, что японские рыбаки не любят, когда русские мешают им ловить рыбу, — тихо заметил Бункицы.
— Я лучше думаю о своих товарищах, — отрезал Юмено: его раздражала
— И я думаю о них неплохо, — не сдавался Бункицы, — иначе зачем за них бороться? Но у них есть любимые идеи. Они любят родину и мало любят иностранцев. Они считают рыбу своей... Ведь рыба — морской житель. Кто же на нее имеет больше права, чем мы?
Пещерка опустела. Вечер убежал за море. Блеснула холодком звезда.
Козару лежал на своем матрасике, слушая, как потрескивали щепки в бочке, подготовлявшие для него воду, как разговаривал Ициро с почтенным рыбаком Зиро.
Голос Зиро был скрипуч и напоминал скрип старых тростников перед бурей. Но то, что он рассказывал, должно быть, очень радовало Ициро, потому что повар поминутно удовлетворенно почмокивал.
«Наверное, какую-нибудь сказку о своей прежней жизни до бегства жены», — подумал Козару.
Зиро, будучи не в силах выносить тяжесть постигшего его несчастья, каждому серьезному человеку рассказывал свою историю, предварительно взяв с него слово молчать.
Лежать на матрасике после сегодняшних волнений было недурно. Козару дожидался полной ночи.
...Бункицы, как старшему, предоставили действовать. Он покинул наблюдательный пост за грудой тары, когда совсем стемнело, океан исчез, и люди на берегу рисовались в виде светляков-фонарей, медленно проплывающих над землей. Бункицы шел без фонаря и не рисовался никак.
В нужном месте он набрел на исобунэ и кинулся в океан. Сейчас, ночью, океан казался еще громаднее, еще мощнее, чем днем. Лодчонка, попав на крупы водяных коней, поскользнулась, и на одну минуту могло показаться, что хлюпающие вокруг нее волны заглотят ее. Но Бункицы был старый японец, он усидел на хребтах пляшущих водяных коней и, делая полукруг, приближался к шлюпке с телом ревизора.
На ней не было огня, но Бункицы нашел ее без труда, проведя воображаемую линию от освещенных окон бараков за пристанью.
— Козару-сан? — раздался тихий вопрос с кормы шлюпки.
— Шш... — зашипел Бункицы. — Где он? — продолжал он шопотом, в топоте скрывая свой подложный голос. — Давай его сюда.
Часовой перебрался на нос, и Бункицы с волнением увидел, как на корму полетели какие-то предметы, должно быть, снасти и канаты. Бункицы едва удерживался от страстного желания перелезть туда и заработать руками, сколько хватит сил.
— Эй... помоги, господин...
— Тащи, — ответил Бункицы.
Одной ногой он встал в исобунэ, другой в шлюпку и принял тело. Оно извивалось, оно сопротивлялось, оно не хотело отдаться враждебным рукам. Оно было живое!
Бункицы перехватил его, как куль, опустил на дно лодки, оттолкнулся от кунгаса и исчез во тьме.
«Как-то ты теперь встретишь своего хозяина, товарищ Шима?» — подумал рыбак.
Береза ушел с рыбалки А-12 утром.
Накануне на заседании редколлегии Савельев и Точилина подняли вопрос о сближении с японскими рабочими.