Концессия

Далецкий Павел Леонидович

— Вот до тех скал доедем и стоп, — выглядывая из будки, сказал моторист, — дальше столько скал, что по реке можно пешком идти.

Шум порогов доносился издалека. Это был нарастающий ровный шум, подобный шумовой стене, нисколько не похожий на ритмический грохот прибоя. Он не был зловещим, шум здоровой сильной реки, и Точилина подумала: очень хорошо, что на реке есть пороги и, вероятно, водопады...

И если бы Зейд нашлась, какая бы это была веселая и полезная прогулка в горы, на горячие

источники, в камчатскую деревню.

Катер повернул к берегу. За скалой Точилина увидела яркозеленый луг и тоненький ручеек, впадавший в реку.

Мотор заглох, катер уткнулся в песок. Сгрузили рюкзаки, палатку, ружье и патроны. Потом разожгли костер и позавтракали.

Здесь было жарче, чем на реке, и Точилина все время удивлялась жаре. Потом моторист и рулевой помахали кепками, столкнули катер и на легком газу понеслись вниз.

— Да, речоночка, — сказал Гончаренко. — Это, товарищ Береза, сила. А сколько их здесь, это же электричество!

Фролов и Береза шли впереди, Точилина третьей. Через полчаса выяснилось, что идти в душном воздухе по каменистой тропе в резиновых сапогах с тяжелым грузам — мука.

— Были бы сандалии, товарищ Береза!

— Лучше не портить себе настроения. Не сообразили взять из Владивостока.

Океан отсюда был зеленовато-серый, гладкий и безбурный, как небо. Две стихии, небо и океан, сливаясь в одну темную и вместе с тем наполненную светом, поднимали чувства, и хотелось думать о чем-то бесконечно хорошем, что ожидает людей.

Тропа шла по краю глинистого, сухого, отполированного ветром и дождями откоса. Ничего не стоило скатиться отсюда в реку, потому что тропа, собственно говоря, была не тропа, это были отдельные следы ног, вмятины, впадины.

— Фролов, как это умудрились проложить такую неудобную тропу?

— Умудрились медведи да бараны, Точилина.

— Неужели! А человек?

— Человек топает по их следам.

За перевалом колыхалась трава, украшенная сиреневыми, красными и яркожелтыми пятнами цветов, ниже была тайга.

Океан исчез. Не было ни воды, ни огромного неба — была тайга: береза, ольха и кусты шиповника.

Деревья стояли просторно, свету было много, это была очень веселая тайга, нисколько не похожая на Уссурийскую. Идти в этом парке было одно удовольствие.

— Парк культуры и отдыха! — сказал Гончаренко.

Но вдруг тайга окончилась, тропа уперлась в заросли шеломайника.

Береза, Точилина и Гончаренко с невольным изумлением смотрели на эту гигантскую траву.

— Алас! — сказал Фролов.

— Это шеломайник, Фролов, а не алас. Я видел его на фотографиях.

— Аласом, товарищ Береза, по-нашему, называется такой луг. Тут и с конем скроешься!

Точилина рассматривала стройное широколистое растение, которое в два

раза превосходило ее ростом, и не могла поверить, что это простая да еще однолетняя трава.

— Солнца на Камчатке мало, шеломайник стремится использовать его, вот и научился расти с такой быстротой. Ботаники говорят, почва под ним богатая. Он дает великолепный силос. Вот, Фролов, база для вашего скотоводства.

Через шеломайник шли по медвежьей тропе. Медвежья тропа — самая верная. Медведь не будет петлять, он идет, куда ему надо, по кратчайшему пути, и если туда же надо и человеку, человек смело может пользоваться его путем.

Весь зеленый туннель тропы исполосовало солнце. Солнечные лучи, расщепляясь в радуги, горели на росе, обильной в глубине этой чащи.

Пролетел орел, описал круг. Послышался шум водопада. Но, оказалось, что это не водопад, а река, которая прорывалась неподалеку через камни и завалы. Шеломайник пропал.

Галечная мель протянулась к левому берегу, на ней скопились корчаги — серые, до блеска полированные стволы. Два оленя пили на косе воду.

В разные стороны шли оленьи и медвежьи тропы.

Взбирались по ним на скалы, спускались, цепляясь за выступы руками, ногами, грудью. Опять взбирались, прыгали.

И вдруг вышли на человеческую дорогу.

Боже мой, следы копыт и колес!

Точилина стояла, расставив ноги в тяжелых резиновых сапогах.

— Боже мой! Точно встретились с милыми родственниками!

Через полчаса — высокие бревенчатые избы с короткими крышами. Над крышами — тонкие железные трубы.

Около изб — частоколы, в избах — по три окна. Избы до смешного похожи друг на друга и совсем не похожи на старые русские, с точными пропорциями частей и гармоничностью всех линий. Особенно не понравились Точилиной кургузые крыши. «Приехали на Камчатку и позабыли, как строить!»

— Прошу ко мне! — пригласил Фролов.

Белые расшитые занавески украшали окна, по стенам висели открытки и фотографии, стены были оклеены желтыми в розовых цветах обоями, половички из медвежьих шкур вели от двери к пузатому комоду, к постели с пышными подушками, к столу под желтой клеенкой.

Чисто, светло, воздух легкий, как в горах.

— Хорошо, — сказала Точилина. — Павел Петрович, ведь настоящее жилье, правда?

Она забыла про кургузые крыши и теперь наслаждалась уютом человеческого жилья.

Вошла черноглазая круглолицая женщина, босая, с руками, запачканными в земле. Две девочки остановились в дверях.

— Сейчас, сейчас, — говорила Фролова, — напоим, накормим... Не ждали, не гадали!

Она ходила быстрыми шагами босых ног, звенела жестяной кружкой, плескала водой, серый вышитый ручник побежал по ее лицу, шее, рукам.