Конец большого дома

Ходжер Григорий Гибивич

Выехавшие раньше Токто полоканцы задержались в Болони, и он догнал их в стойбище. На Амур выехали все вместе. Озерские нанай имели на Амуре свои тони на песчаном берегу ниже Малмыжа. Сюда каждую осень приезжали жители Хурэчэна, Сэпэриунэ, Тогда, Мунгали, здесь каждый год встречались родственники, друзья, влюбленные. Этот песчаный берег не раз становился местом гибели молодых охотников из-за жен, оскорбленных сестер, местом гибели женщин, которых ревнивые мужья ловили во время встреч с возлюбленными.

В конце тони среди густой заросли краснотала стояла одинокая

яблонька — самое сухое и высокое место на всем острове, — и там любили озерские нэнай раскидывать свои берестяные летники. Но третий год, как озерские избегают этого некогда любимого места: три года назад гордый охотник Мигдя Киле из Хурэчэна застал среди краснотала красавицу жену Ангу с возлюбленным и зарезал ее, а молодого охотника избил так, что у того из носа и рта хлынула кровь. Мигдя ни перед кем не ответил за убийство жены, пристыженные ее родители даже не посмели потребовать судебного разбирательства, а молодой любовник только благодарил эндури, что остался в живых. Правда, старшие его братья подняли было голоса, но все родственники запротестовали, заявив, что не станут участвовать в кровной вражде, да и объявлять вражду им стыдно. Так затихло это дело, но только с тех пор озерские перестали селиться на той возвышенности с красноталом, которая напоминала им о пролитой крови.

Этой осенью Токто решил поселиться на запретном уютном местечке. Когда он объявил о своем решении женам, те переглянулись испуганно и решительно запротестовали. Женщин поддержали соседи, с которыми Токто должен был рыбачить одним неводом.

— Будем жить, здесь самое удобное место, — настаивал Токто. — Мышей мало, насекомых всяких мало, юкола будет быстро сохнуть.

— Соромбори, грешно, — твердили рыбаки и их жены.

— Послушай людей, — взмолилась старшая жена Оба. — Из-за твоего упрямства нас может посетить несчастье.

Оба знала, на какую душевную струну мужа нажимать, она намекала на смерть своих детей в младенчестве, она знала, как Токто жаждет иметь кучу сыновей и дочерей. Токто нахмурился, но только какое-то мгновение лицо его оставалось хмурым, потом вдруг улыбнулся, обнажая белые как снег зубы.

— Ничего, Оба, не из-за этого бывают несчастья. Друзья, будем здесь жить, весь грех принимаю на себя. Если меня преследуют пятьдесят чертей, то пусть появится пятьдесят первый.

Не было среди озерских нанай человека, который бы не был знаком с Токто, все охотники знали его как храброго, неутомимого человека и все с уважением относились к нему. А молодые охотники во многом подражали ему, искали его дружбы. И сейчас, после некоторого колебания, они согласились с Токто, кто просто бравируя, а кто боясь прослыть трусом.

Все полоканцы поселились на возвышенности, в зарослях краснотала, который надежно укрывал их берестяные летники и от ледяного низовика, и от холодного в это время года верховика.

Перед подходом кеты к озерским нанай несколько раз наведывались малмыжские торговцы, просили ловить им рыбу.

Токто долго раздумывал, как ему поступить, уж очень соблазнительны были предложения торговцев, если бы ему не надо

было готовить юколу и для Поты, то он, пожалуй, попытал бы счастья. Один только Токто колебался, другие охотники даже не стали слушать торговцев: им надо спешить в тайгу, ведь самое лучшее время охоты на соболя это октябрь — месяц петли. Торговцы растолковывали им, что на кетовой путине они смогут заработать не хуже, чем в тайге на соболевке, но никто их не слушал и не верил.

— Кета нас кормит и одевает, — говорил хурэчэнский шаман Ичэнга Вельды. — Я не слышал, чтобы кто-нибудь на кете товары, съестные продукты зарабатывал. Соболь — это другое дело. Белка, лиса, выдра — вот те могут принести материал на одежду, крупу, муку.

Через Амур с безумолчным гомоном потянулись длинные, будто на ветру колышущиеся стаи гусей и крикливых казарок.

— Первый ход гусей, — говорили рыбаки, провожая взглядом караваны птиц. — Кету обогнали, вот-вот и она должна подойти.

Когда подошли первые косяки долгожданной кеты, вслед за ними явились снизу рыбаки из Мэнгэна. Они немало удивили озерских, потому что Мэнгэн славился своими тонями, богатыми уловами, и никто толком не знал, какая причина заставила рыбаков бросить эти тони. Возглавлял артель неводчиков Американ Ходжер, с которым Токто был немного знаком.

— Коряжины на ваших тонях засели? — спросил Токто, поздоровавшись с приехавшими.

— Может, и коряжины, — не очень дружелюбно ответил Американ. — Чего интересуешься?

— Хотел помочь их убрать.

— Иди убирай.

— Нехорошо поступаешь, Американ, у своих тони отбираешь.

— Потеснитесь.

— Нам не жалко места, рыбачь. Только видишь, сколько тут неводов.

— Вижу, не слепой.

Токто так и не узнал, почему мэнгэнские рыбаки бросили свои тони, да и допытываться ему не хотелось. «Пусть рыбачат», — сказал он своим озерским, которые начали было роптать. Но недолго удалось Американу скрывать свою тайну. На второй день из Малмыжа приехал торговец Терентий Салов, он забрал весь улов мэнгэнцев и увез к себе.

«Так вот оно что! Они на русских кету ловят, — догадался Токто. — Интересно, сколько им торговец муки и крупы отпустит?»

Через несколько дней к мэнгэнцам приехали двое русских и на месте начали засаливать весь их улов. Токто все свободное время следил за их работой.

«Мы юколу вялим, а они солят, — размышлял он. — Что вкуснее? Юкола должна быть вкуснее, она на ветру со всякими травяными, цветочными запахами, солнцем опаляется, а соленая должна быть горькой, уж слишком много соли сыплют».

Однажды, когда он наблюдал за работой русских, к нему подошел Американ, опустился рядом на песок.

— Научиться хочешь солить? — спросил он.

— Нет, незачем этому учиться, — ответил Токто.

— Ловко они придумали, говорят, соленая кета никогда не портится.

— Только как ее есть?

— Едят, привычные они к соленому.

— Зачем им столько кеты?

— Что ему, богатому? — с завистью проговорил Американ. — На железных лодках в город отправляет. Перепродает дороже.