Конец буржуа
Шрифт:
Но никто из этих ворочавших миллионами людей не обмолвился ни словом о том, как сказочно хороши были краски заката. Акар-старший, как всегда, шевеля челюстями, предлагал общее руководство колонизацией передать одному из своих племянников. Рабаттю кивал головой и как будто с ним соглашался. Жан-Элуа подумал:
«Эти Акары ненасытны: только дай им волю, и они нас живыми проглотят».
Вдруг раздался голос одной из девиц Акар, наклонившейся над балюстрадой, окружавшей площадку.
— Глядите-ка, там, на дороге, господин Рети!
Все взглянули в ту сторону. Рети, заядлый
— Видно, жизнь ему нисколько не дорога, — изрек Акар-старший, пожимая плечами.
Неожиданный уход Рети напомнил ему о его собственных делах, о тех темных махинациях, которые ожидали его в городе.
— Послушайте, Рассанфосс, мы можем опоздать на поезд!
Но до поезда оставалось еще около часа. К тому же все распоряжения уже были отданы. Становилось про-хладно, и, как только в столовой зажгли лампы, все общество вернулось туда.
Ренье, который повсюду следовал за дамами, принес им шали.
Теперь вся компания прошла в гостиную. Это была комната, обставленная летней буковой мебелью и устланная циновками, с бронзовыми статуэтками на треножниках, с расставленными повсюду ширмами и легкими этажерками. Комната освещалась матовым светом японских фонариков, спускавшихся с обитого тонкими прутьями потолка. Вместо занавесей на всех четырех окнах висели полотнища голубого и желтого рубчатого шелка. Восемь священных знамен, на которых при вечернем свете загорались луна и звезды, хранили память о некогда колыхавшем их благодатном ветре Ниппона. [4]
4
Ниппон — название Японской империи.
Кресла сдвинули в круг; находчивый и остроумный горбун уселся посередине на груде подушек. Дамы откалывали от своих корсажей цветы, бросали ему и умоляли его рассказать какую-нибудь забавную историю.
— Я бы не прочь, — ответил Ренье, — но ведь вы знаете, какие это истории…
Он начал рассказывать. В ужасе дамы затыкали себе уши и, делая вид, что сердятся, колотили его своими пухлыми, нежными кулачками. Горбун, однако, оставался непоколебим. Как они его ни теребили, как ни трепали, он только целовал их прелестные пальчики и тоненьким, пронзительным голоском продолжал свои пикантные рассказы, которые, кстати сказать, они слушали не без удовольствия.
Одна из дверей бильярдной распахнулась. В комнату ворвался стук шаров и рассеянный свет аргандовых ламп; [5] там вокруг бильярда бегали Эдокс и Дюрайль, засунувший свою длинную бороду за жилет. В двери показалась распухшая, багровая физиономия Антонена. Женщины вскрикнули от ужаса.
— Эй ты, Фальстаф, дурень ты этакий, пьяная харя! — закричал Ренье. — Иди-ка сюда и покажись дамам! Пусть они полюбуются, как ты разжирел, как тебе хорошо живется на свете!
5
Аргандовая
Но Антонен до того объелся, что у него началась икота. Пробурчав какое-то извинение, он захлопнул двери.
— В самом конце коридора, налево! — успел пропищать маленький Рассанфосс.
Сидя верхом на подушках и выгнув свою горбатую спину, похожий на цирковую обезьяну, он продолжал:
— Итак, графиня надела на себя кальсоны шевалье.
На этот раз у дверей появился Эдокс.
— Милостивые государыни, экипажи поданы. Ждут только вас.
Ренье ловким прыжком вскочил на ноги.
— Смотрите, как вам посчастливилось. А то кто его знает, какое бы впечатление на вас произвел конец моего рассказа.
— Да такое же, как и все остальное: мы бы просто его не услышали, — ответила г-жа Эдокс, вдова Орлан-дера, дав этим понять, что она не особенно старалась зажимать уши.
Гости повставали с мест. Послышался шелест платьев, который постепенно стих, — все направились к выходу. В вестибюле, куда вела широкая дубовая лестница, слуги помогали мужчинам надевать пальто. Аделаида и г-жа Жан-Оноре спустились проститься с дамами. Но ни той, ни другой девиц Акар там не оказалось.
— Юдифь! Элия! — позвал Акар-старший. Наконец они обе появились на верхней площадке лестницы. Они задержались у Симоны, которая показывала им драгоценности своей матери.
— Ах, папочка, вообрази только: там бриллиантов больше чем на полмиллиона!
Но Акар их не слушал. Он отозвал Жана-Элуа в угол и, дернув его за отворот фрака, твердо сказал:
— Значит, решено? Мой племянник будет директором?
— Если только Рабаттю согласится…
В эту минуту Эдокс закричал из экипажа!
— Идите же наконец, все уже уехали!
Акары, Шармолен и Дюрайль сели в экипаж. Не уехали только Кадраны. Их уговорили остаться до воскресенья.
Вместе с Жаном-Элуа они взошли на террасу, откуда было видно, как по склонам горы постепенно удалялись экипажи.
«Ну вот и кончилось!» — думал Рассанфосс; слушая, как вдали замирает стук колес, он испытывал чувство облегчения. Ему казалось, что вместе с этим стуком весь несчастный день уходит от него все дальше и дальше.
Но, возвращаясь, он столкнулся в вестибюле со своей матерью. Она была закутана в шаль, в руках у нее был саквояж.
— Я уезжаю, сын мой… Я ни минуты не останусь в доме, где совершилось убийство. Я все знаю: твои сторожа убили человека. Впрочем, тебе нечего беспокоиться — с твоими гостями я больше не встречусь. Я поеду в противоположную сторону и переночую в Динане у одной родственницы нашей Бет: та давно уже просила ее навестить. Вели закладывать лошадей.
Но все их десять экипажей были отправлены на станцию; пришлось даже брать лошадей с фермы.
— Знаете что, маменька, подождите до завтра. Поверьте мне, это печальное событие огорчает меня еще больше, чем вас.