Конец буржуа
Шрифт:
Супруги Жан-Элуа были крайне удивлены, когда узнали, что вместо того чтобы ехать к дальней родственнице Бет, старуха Рассанфосс, никогда без настоятельной необходимости не покидавшая родного города, решила провести целую неделю в семье своего второго сына, Жана-Оноре. Очутившись среди этих образованных и отзывчивых людей, она обрела ту истинную простоту, которая была ей так по душе. Вильгельмина, изящная и несколько сентиментальная блондинка, воспитанная матерью в христианском духе, пленила ее своей предупредительностью, нежной заботой, скромным образом жизни и благочестием, которое супруг ее, хотя он и был человеком передовых взглядов, спокойно сносил. В их богатом особняке на авеню Дезар не было ничего кричащего и он вполне соответствовал образу жизни его владельцев. Видно было, что здесь живет человек науки и труда, и сама строгость царившего
Первый этаж того дома, где расположился сам Жан-Оноре со своими помощниками, три больших комнаты, уставленные шкафами с книгами в черных сафьяновых переплетах, строгая мебель, хорошо гармонировавшая с представительным обликом хозяина, несколько тяжеловесные гостиные, где не было ни одной изящной вещи, ни одной безделушки, никакого следа прикосновения женской руки, — все это являло собою полную противоположность великолепным мраморным статуям, картинам, отделке комнат, всему тому блеску, который бросался в глаза в доме Жана-Элуа.
Супруги Жан-Оноре жили довольно скромно. Лошадей они не держали, за всю зиму устраивали не больше трех-четырех приемов, а на лето уезжали к морю, где жили с поистине деревенскою простотой.
Та жажда наживы, которой был одержим Жан-Элуа, не горячила крови его брату, трудолюбивому оратору и законоведу, любителю книг, не умевшему гордиться своим даром красноречия и высокой должностью адвоката и не питавшему ни малейшего пристрастия к роскоши и помпе. Состоянием своим они распоряжались разумно: у них не было миллионов, которые вскружили голову Жану-Элуа. Адвокатура давала Жану-Оноре около пятидесяти тысяч франков в год. Помимо этого, были еще проценты с приданого его жены и его собственного капитала, из которых они не проживали и половины.
В течение десяти последних лет Жан-Оноре состоял юрисконсультом крупнейшего финансового предприятия страны, Национального кредитного общества, которое занимало столь же твердое положение, как и Государственный банк. Оно было основано королем биржи, Исааком Орландером, произведенным в бароны за свою щедрую филантропическую деятельность. Когда он умер, вдова, у которой осталась после него дочь, пригласила Жана-Оноре отстаивать ее интересы в тяжбе. Речь шла о поместье «Маркиз», которое оспаривал ее сосед, граф де Бреан. Жан-Оноре выиграл ей дело, и с тех пор у них завязались дружеские отношения. Адвокат оказался человеком достаточно практичным: он ввел к ней в дом своего сына Эдокса, а тот, начав ухаживать за вдовой, сумел использовать новое знакомство в своих интересах. Это было поистине ловким ходом — жениться на той, которая все еще продолжала называться прекрасной Орландер, хотя ей и было уже за сорок и ее вызывающая красота начинала клониться к закату. Эдоксу было тогда всего тридцать два года. Он был адвокатом, как и его отец. После блестящего выступления на одном громком процессе он занялся частной практикой. Красивая внешность сочеталась в нем со светским лоском и несколько надменной осанкой. Он красноречиво говорил, умел быть душою общества, ездил верхом, занимался фехтованием, пользовался большим успехом у дам.
Эдокс проявил достаточную сообразительность и навсегда распростился с г-жой де Робюар, с которой находился в связи в течение целых пяти лет и которая дарила его самой пылкой любовью. Он променял ее на богатую баронессу, отказавшуюся от вдовства и передавшую в его руки все свое состояние. Этот ловкий трюк, которому завидовал Жан-Элуа, был проделан с большой осторожностью и еще раз подтвердил, что у Рассанфоссов расчет точный.
Попав в этот отлично устроенный дом, где прежде она почти не бывала, в дом, который по-настоящему она узнавала сейчас впервые, старуха была растрогана почтительностью всех его обитателей. Преклонные годы бабки и воспоминания, которые она вызывала в семье, — все это заставило их окружить ее настоящим культом. Им казалось, что весь героизм легендарных предков, трудившихся в шахте, оживает в каждом ее движении и в каждом шаге. Старуха видела, что любая ее прихоть немедленно исполняется, что каждое слово ее слушают как библейскую истину, и ей не приходило даже в голову, что почтительность эта не совсем искренна и что за ней, может быть, скрываются какие-то тайные расчеты ее невестки. Вильгельмина, которая теперь сама уже давно воспитывала своих детей, вспоминала, что когда-то она была послушнейшей из дочерей, и стала очень заботливо ухаживать за свекровью, как будто
От своего девичества Вильгельмина сохранила нежные голубые глаза и свежий цвет лица, обрамленного белокурыми пышными волосами.
— У моей Вилл, — любил говорить Жан-Оноре, — нежное лицо и нежный характер: душа у нее такая же нежная, как звук ее голоса, как пряди ее волос.
Высокая, довольно хрупкая, с атласными руками, деятельная, несмотря на свой мечтательный вид, очень решительная, несмотря на всю кажущуюся вялость, эта женщина, которая как бы совершенно растворялась в присутствии мужа, искренне ею любимого, заставляя его верить, что он и есть глава семьи, в действительности держала в своих твердых руках весь дом, и белокурая нежность ее нимало не распространялась на окружающих. Чуткость и духовная чистота сочетались в ней с хитростью, а слепая ревность к детям накладывала на весь ее характер печать темной страсти. Черты эти в полной мере сказались, когда был устроен семейный заговор, который ввел в их дом баронессу Орландер, женщину, с самого начала опороченную в ее глазах как своей национальностью, так и низким происхождением.
Усилием воли она сумела подавить в себе и предвзятость христианки и впитанные с молоком матери буржуазные предрассудки, сумела сделать вид, что ничего не замечает, употребив на это всю силу двойного женского притворства, притворяясь перед мужем и перед детьми в расчете на те огромные выгоды, которые эта женитьба сулила ее сыну.
Двадцатипятилетний Жан-Оноре был очень робок с женщинами. К тому же в ту пору он ушел с головой в трудную науку юриспруденции и был страстно увлечен изучением права, которое в его глазах систематизировало все проявления человеческого разума и казалось ему неким многовековым заветом целых поколений моралистов и социологов. И он, вероятно, никогда бы не стал ухаживать за девушкой из «Дома сестер Денуарманто», если бы на помощь ему не пришла его мать, которая сама выбрала для него эту партию.
Г-жа Денуарманто, вдова бывшего председателя суда, жила со своими двумя дочерьми в просторном доме рядом с собором, на одиноком холме, который возвышается над всем Монсом. Там, как в стенах заброшенного монастыря, не было слышно городского движения и шума. Они жили там довольно замкнутой жизнью, состоявшей из хождения в церковь и прогулки вдоль городского вала по воскресеньям, из шитья у окна, на котором приподнимался только краешек занавески, и посещения кое-каких знакомых, которых они два раза в месяц приглашали к себе пить чай. Вильгельмина, такая же застенчивая, как и ее будущий муж, красневшая по малейшему поводу, понравилась этому неловкому юноше, который до встречи с нею чуждался женщин. И в душе его, воспитанной на трогательных излияниях Шатобриана и Ламартина, вспыхнула поэтическая любовь к белокурой девушке, которая, перебирая своими тонкими пальцами струны гитары, пела ему по вечерам старинные романсы, какие певали еще ее прабабушки.
Она рисовала по шелку затейливые пейзажи, любила птиц и, как маленькая готическая мадонна, была постоянно окружена цветами. У этой девушки, выросшей среди священного полумрака высоких сводов и позеленевших каменных плит, привыкшей к запаху ладана и к звукам органа, к печальному перезвону колоколов, было чистое сердце, напоминавшее о веках благочестия и наивности. Да и с замужеством она нисколько не изменилась. Ревностная католичка, свято исполнявшая свои обязанности, довольная тем, что она властвует в доме и только внешне подчиняется воле супруга, она становилась поистине трогательной, когда по вечерам, под аккомпанемент гитары, пела детям старинные, слышанные ею в детстве, колыбельные песни.
Барбаре Рассанфосс казалось, что именно здесь ее настоящая семья, и она раскаивалась в том, что безуспешно пыталась найти ее в доме Жана-Элуа. Те посеяли на полях жизни дурное семя. И в их доме выросли такие исчадия ада, как Ренье и Арнольд, праздные, порочные, святотатственно пренебрегавшие своим сыновним долгом. Семья Жана-Оноре — та, напротив, собрала неплохой урожай. Дочери их добродетельны — у них будет хорошее потомство. Эдокс тоже будет жить на благо рода Рассанфоссов. Старухой овладело чувство раскаяния.