Конец буржуа
Шрифт:
«Как я была слепа, — подумала она. — Я отдавала всю свою любовь моему старшему сыну. Я согрешила против закона, который велит одинаково любить всех детей. И вот господь наказывает меня, чтобы я поняла наконец свою ошибку. Из детей, которых я должна бы любить одинаково, лучшим оказался тот, на чью долю досталось меньше всего ласки. За каждый проступок приходится расплачиваться. Вот почему сын, которого я беззаветно любила, так плохо меня за все отблагодарил».
Жан-Элуа, который был поглощен своими делами, не мог с такой остротой почувствовать внезапное отчуждение матери, как это почувствовала Аделаида. Алчная и. склонная
— Нечего сказать, хороша твоя мать, — сказала она ему. — Как мы ни старались во всем ей угодить, она, видите ли, отправилась к Жану-Оноре. Подумать только! А ведь сколько мы с ней носились! И что же, ей мало, что она бросила нас и ни с того ни с сего уехала со свадьбы. Это же просто ужас! Теперь она переметнулась к нашим врагам. Ладно, нечего плечами пожимать; что правда, то правда. Неужели ты и в самом деле верил, что Вильгельмина искренна? Ну-ка, ответь! Если да, то ты ошибался. Она ведь только о своих детках печется, больше для нее ничего на свете не существует, сердца у нее нет. Теперь-то я все хорошо понимаю. Они решили поухаживать за маменькой, чтобы та осталась у них. Как-никак к концу года им несколько тысячных билетов перепадет, а там и кое-что побольше.
Жан-Элуа рассердился.
— И чего это ты с ума сходишь? Маменька вольна поступать так, как хочет.
— Дурак ты эдакий, ты что, разве не понимаешь? Твоя мать точно так же вольна поступить как хочет со своими деньгами, не правда ли? И если в дарственной она откажет им то, что должно было перейти к нашим детям, нам останется только покориться.
На этот раз он уже расхохотался. «Что за нелепые страхи!.. Можно ли думать, чтобы Жан-Оноре, человек, во всяком случае, порядочный, стал заниматься подобными пустяками… К тому же мать — женщина благоразумная». Но Аделаида продолжала стоять на своем.
— Знаешь, что я тебе скажу? Ты всю жизнь привык подчиняться. В детстве ты относился к ней с какой-то фанатической преданностью, и всякий раз, когда она приезжала, ты вел себя как послушный ребенок. Боже мой! Я ведь тоже любила свою мать, но я никогда бы ей так не могла покориться! Можешь быть спокоен, они воспользуются твоей слабостью.
— Да нет же, уверяю тебя, ты их не знаешь. Как только маменьке захочется вернуться к нам, я с радостью ее приму. Но сам я для этого шага не сделаю.
Эта перемена в настроении жены незаметно для него самого охладила его чувства к младшему брату, с которым он всю жизнь был дружен и которого ему не в чем было упрекнуть. Приезжая по утрам в город из Ампуаньи, он обычно нанимал извозчика и ехал в банк. Наскоро позавтракав, он воцарялся на бирже и в промежутке между миллионными операциями всегда находил время съездить к Жану-Оноре, а потом с дневным поездом возвращался к своим горам. Этот холодный делец, этот человек, служивший одной всепоглощающей страсти, хоть и считал, что любит природу, и собирался наслаждаться ею в купленном им роскошном поместье, в действительности мог любоваться ее красотами лишь ранним утром и поздним вечером.
Вставая вместе с зарей, он шел будить садовников, потом обходил весь сад и отдавал распоряжения, заглядывая в конюшни и на ферму. Его хватало на все — и на коммерческие дела и на хозяйственные заботы. Возвращался он вечером, с аппетитом съедал обед, совсем почти ничего не пил, а потом,
Целых две недели он не появлялся в доме брата. Но вот однажды утром, поднимаясь по лестнице Национального кредитного общества, он встретился с адвокатом, который как раз шел оттуда.
— А, Жан-Элуа! Что с тобой случилось, ты что, на нас обиделся?
— Да нет же, все дела…
И, прервав его на полуслове, Жан-Элуа принялся вдруг говорить о матери.
— Послушай, что же это нашло на маменьку? Она почему-то все время у тебя, а к нам даже и не показывается. На что она жалуется? В чем мы перед ней провинились?
Адвокат в изумлении посмотрел на брата.
— Даже и не думала жаловаться. Она просто приезжала к нам погостить. Мы с женой были очень рады, что она наконец собралась. Теперь она уже вернулась домой. Послушай! Я до сих пор ведь не знал, что маменька такая. Какое это простое, благородное сердце. Насколько она выше всех нас! Это живое свидетельство того, что прежнее поколение было лучше, чем мы.
В Жане-Элуа заговорило сыновнее чувство.
— Да, ты прав, это действительно так. Мы ее не стоим.
Неожиданно, как будто о чем-то вспомнив, Жан-Оноре воскликнул:
— Кстати, как поживает Гислена? Ты ничего мне о ней не сказал.
— Гислена? Да она ведь не любительница писать. За целый месяц от нее было всего два письма. Последний раз — из Мезьера, они опять там.
Жан-Элуа небрежно добазил:
— Там как будто все хорошо.
Братья посмотрели друг на друга.
«Неужели он догадался?» — подумал банкир, опасаясь, что его предали и тайна раскрыта.
«Неужели она ничего не сказала?» — подумал Жан-Оноре. Н непринужденным тоном продолжал:
— А Лавандом? Его, говорят, не так давно видели в Париже.
— Да нет, вероятно, это был не он, быть этого не может…
Братья пожали друг другу руки и расстались.
«Несчастный! — подумал Жан-Оноре. — Он ничего не подозревает».
Он вспомнил, как однажды вечером сын его друга Провиньяна, молодой человек, который ухаживал за Сириль, хотя еще и не сделал ей предложения, рассказал эту новость в присутствии бабки. Сам он узнал ее от Антонена Кадрана, только что вернувшегося из Парижа: тот среди бела дня столкнулся там с Лавандомом у дверей «Золотого приюта», как раз когда зять Жана-Элуа вместе с какой-то дамой выходили из экипажа. Чтобы избежать неприятной встречи, виконт отвернулся, но он, однако, успел сказать что-то на ухо своем даме, и та, глядя через его плечо, стала рассматривать Антонена.
— Ба! Да это Лавандом! — воскликнул сопровождавший Антонена приятель, Жозе Акар, сын парижского банкира. — Но ты же его знаешь лучше меня, ведь он женился на твоей кузине. Что за скотина! Видел ты, кто с ним был? Это его любовница. Столько раз она из рук в руки переходила, эта Иоланда де Вернейль. Настоящее ее имя — Жозефина Рашон, она дочь лавочника из Шапели. Он жил с ней еще до женитьбы и теперь опять к ней вернулся. Как, разве ты не знаешь?
Барбара остановила Леона.
— Довольно, милостивый государь. Если вы хорошо относитесь к нашей семье, вы не должны разглашать этой тайны. Не надо, чтобы голос друга напоминал о нашем позоре. Сейчас вот, по всей вероятности, несчастная Гислена все узнала и проливает горькие слезы. Сжалимся над ней.