Конец охоты
Шрифт:
Терзаемый сомнением, Иисус остановил осла и обернулся к следовавшим за ним ученикам. Число их к тому времени умножилось, ибо вернулись Иоанн и Иаков, и в стане их назревал раскол. Иаков, старший брат Иисуса, а за ним Иоанн и младший из учеников, прозванный Иудой, желали, чтобы Иисус немедля возглавил восставших. Толкая Симона-Шеву локтем, Иуда, юнец с красивым и порочным лицом, кричал ей на ухо:
— Отец, что же ты молчишь? Почему ты не поднимешь свой голос за правое дело?
Но другие ученики были против, считая, что для этого дела время еще не приспело. И все решил голос Симона Зелота, то бишь укрывшейся в его обличье Шевы. События не должны были менять отмеренный
— Нет. Еще не время.
И Иосиф, прозванный Матфеем, любивший Иисуса более прочих братьев, но не любимый им, ибо не вправе рассчитывать на взаимную любовь тот, кто истинно любит, самый осторожный из учеников, тут же поддержал Симона Зелота и воскликнул:
— Зачем вы принуждаете Учителя против его воли? Пусть во главе мятежа встанет тот, кого Бог отметил печатью льва! И да не будет принужден к насилию отмеченный знаком кроткой рыбы!
Стоявший поблизости книжник с подвитой бородой насмешливо бросил:
— Он сам не ведает, чего хочет! Какой из него Мессия?!
И тогда Иисус очнулся от оцепенения, сковавшего его тело и разум. И воскликнул он, и громок был глас человека, рожденного обличать:
— Горе вам, учителя закона и фарисеи! Лицемеры! Вы запираете от людей Царство Небес и сами не входите, и тех, кто хочет войти, не впускаете.
Горе вам, учителя закона и фарисеи! Лицемеры! Вы пересекаете моря и сушу, чтобы добыть одного обращенного, а обратив, делаете из него человека в два раза хуже себя.
Горе вам, учителя закона и фарисеи! Лицемеры! Вы платите десятину с мяты, укропа и тмина, а самое главное в законе: справедливость, милосердие и верность — отбрасываете! А делать надо это, и о другом не забывая! Слепые поводыри! Вы отцеживаете комара, но проглатываете верблюда!
Горе вам, учителя закона и фарисеи! Лицемеры! Вы чистите снаружи чашу и блюдо, а внутри они заполнены тем, что вы в своей алчности награбили! Слепой фарисей! Вычисти сначала внутренность чаши, тогда и снаружи она будет чиста!
Горе вам, учителя закона и фарисеи! Лицемеры! Вы как побеленные гробницы: снаружи они кажутся красивыми, а внутри полны мертвых костей и всяческой мерзости! Так и вы: снаружи вы кажетесь людям праведниками, а внутри полны лицемерия и порока.
Горе вам, учителя закона и фарисеи! Лицемеры! Вы строите гробницы для пророков и украшаете надгробия праведников. Вы говорите: «Если бы мы жили во времена наших отцов, мы не были бы повинны в крови пророков». Вы сами свидетельствуете против себя: вы — сыновья тех, кто убивал пророков. Так завершайте то, что начали ваши отцы! Вы, змеи и отродье змеиное!
Иерусалим! Иерусалим, убивающий пророков и побивающий камнями тех, кто послан к нему! Сколько раз мне хотелось собрать весь народ вокруг себя, как собирает птица выводок под крылья, но вы не захотели!
Иисус еще не закончил яростную проповедь, когда Иосиф подхватил под уздцы осла и повлек Учителя прочь от места, заполоненного возбужденной толпой, ибо, негодуя против бунта, Иисус своей страстной речью почти разжег его. И уже сверкали острые ножи, извлеченные из-под одежд теми, кого римляне называли сикариями. И нужен был лишь вождь, который сказал бы сокровенное слово: вперед! И ученики поспешили увести вождя, ибо сердца их были терзаемы сомнением и не были они готовы бросить искру. Они не знали, настало ли время для искры. И потому они увлекли Учителя прочь от толпы, готовой вспыхнуть гибельным пожаром. И тотчас
А далее все было, как и должно было быть.
Войдя в храм, Иисус выгнал вон тех, кто продавал и покупал в храме, опрокинул столы менял и скамьи продавцов голубей. И он никому ничего не позволял проносить через храм. Иисус учил их и в своем учении говорил:
— Разве не сказано в Писании: «Дом Мой будет назван домом молитвы для всех народов»? А вы превратили его в разбойничий притон!
А потом были два дня, как и сказано в Евангелиях, отмеченные многими речами. Два дня, посвященные подготовке к бунту, о чем Евангелия скромно умалчивают. Иисус говорил с несогласными из учеников, призывая к смирению и вере, а ученики, несогласные с ним, кричали дерзкие слова на площадях и улочках, призывая народ к бунту.
Так минули два дня, и пришла ночь, великая ночь, предвестие казни и грядущего воскресения. Ночь, в кою свершилась тайная вечеря…
У тусклых свечей не хватало сил, чтобы выхватить из тьмы лица сгрудившихся вокруг стола людей. Их было пятнадцать, а может быть, восемнадцать, а может, и больше — не столь важно. Важно другое — этим людям назначено было решить судьбу. Они считали — судьбу страны, но время распорядится иначе и взвалит на их плечи судьбы многих держав и народов. А сейчас они сидели тесным кружком за столом, и пред каждым стояло блюдо, и была чаша, и пред каждым горела свеча.
Огонь свечей разрывал темноту, сошедшую на землю, и точно так же были разорваны надвое и собравшиеся. Ученики разделились на две партии, одна из которых требовала немедленного восстания. Иаков, Иоанн, Фома, Иуда, сын Зелота, — это они два прошедших дня бегали по городу, сбирая под свои знамена недовольных. Это они вошли в сношения с главарями местных сикариев и заручились их поддержкой. Это они тайно провели в Иерусалим обоз с оружием и распределили мечи между верными людьми. Это они уже определили день выступления — Пасха, когда в Иерусалиме особенно много народа и когда правоверным особенно ненавистно иго высокомерных римлян. Они жаждали решительных действий, и с ними была и Шева, ибо не могла не быть, ведь Симон Зелот, под чьим обликом она укрылась, был сторонником решительных действий. И Шева, как и прочие бунтовщики, поддерживала горячую речь Фомы, настаивающего на восстании. Фома был красноречив, красотой слога и яростью ничуть не уступая своему близнецу. Размахивая перевязанной тряпицей рукой, — он поранил ладонь, — Фома запальчиво говорил:
— К чему медлить? Пришел наш день, великий день! Мы грезили о нем долгие годы, готовили его, собирая оружие и вербуя сторонников. Пришел день, ради которого мы теряли товарищей и вынуждены были годами скрываться в отдаленных обителях. Пришел день, когда вострубит Гавриил, призывая неправых на суд. И мы, вместо того чтобы с радостью принять его, вновь спрячемся в кусты? Мы должны уподобиться дрожащим тварям, всю жизнь свою избегающим тенет и ловушек? Мы должны уподобиться ползучим гадам, спокойствия ради избравшим липкое болото? Неужели нашим сердцам чужд рык льва? Неужели мы не осмелимся поднять древние стяги Навина и Давида? Вы твердите: мы отступим и дождемся нового дня. Но что он принесет нам? Горечь рабства и новые унижения? Нет, говорю я, мы не должны боле терпеть! Или вы не согласны со мной? Вы — Иосиф и Иаков, Матфей и Филипп! Ответьте! Вам рабство милее свободы?