Конец охоты
Шрифт:
— Как изменил лицо ты?
— Изменила, — поправила Шева. — Я женщина.
— Женщина?! — Глаза Иисуса широко распахнулись. — Ты женщина?!
— Да, — отчего-то застыдившись, подтвердила Шева. — Я изменила лишь лицо, но тело, прячущееся под этими одеждами, принадлежит женщине.
— Причудливы твои помыслы, Господи! — прошептал Иисус. — Впрочем, я знавал жен, чей дух превосходил дух самых отважных мужей. Наверно, ты из их числа.
— Хотелось бы верить.
— Значит, это твой человек вложил в уста Фомы лживый поцелуй.
— Не знаю. Может, и он. Один из учеников должен был предать тебя, но другой, а не Фома.
—
— Да, — после недолгого колебания подтвердила Шева.
— Вот как? И что же будет… — Иисус не договорил и резко махнул рукой, словно желая обрубить незримые тенета. — Нет, не говори! Я не хочу знать свое будущее! Это не во власти человека, это дано лишь Богу! Но раз это не Фома, то кто же? Кто?
— Один из тех, кто сидел за столом с тобою.
— Но я знаю всех их, знаю не один день. Разве что новый брат, из гоев!
— Нет, этого человека знаю я. И я доверяю ему.
— Но прочие — мои братья! Я знаю их с самого детства. Другие вышли из Обители, где были пред моими глазами многие годы. Я знал их детьми. Мне было двенадцать, когда я ушел в пустыню, а им пять, шесть, кому и десять. Я дружил с ними, они не могут предать.
— Позволь я спрошу тебя, — попросила Шева, мучимая любопытством.
— О чем?
— Где ты обрел свою силу? В Обители?
Иисус помедлил с ответом, после чего кивнул:
— Да. Живя в окружении многих соблазнов, человек не способен сохранить великую силу, заложенную в него от рождения. Чтобы быть сильным, человек должен удалиться от мира и отринуть мирские искушения. Он должен отказаться от плотской любви, от животной пищи, от вина. Его жизнь должны составлять братская любовь, сухие злаки, пресные овощи и священный нектар, замешанный на снадобье из полночных грибов.
— Сома! — воскликнула Шева, что-то смутно вспоминая.
— Да, мудрец, раскрывший мне секрет нектара, именовал его похожим словом — хаома. Отведав нектара, праведник, соблюдающий воздержание, способен проникнуть в суть того, что именуется бытием, а на деле есть выражение высшего, частицей которого наделена душа каждого, даже самого грешного человека. И можно обрести умение сливать свою душу с душой бытия, обретая власть над ним.
— Лептонное поле! — воскликнула Шева. — Ты сумел подчинить его своей воле!
— Я не знаю, о чем ты говоришь, но за годы послушания я научился понимать язык животных и растений, внимать шепоту воды и свисту ветра, я узнал слова, позволяющие сдвинуть гору, и научился управлять небесными светилами.
— Я видела это! — прошептала Охотница. — Так, значит, человек способен на это?
Учитель медленно, как почудилось Шеве, с сожалением покачал головой:
— Увы, нет. Человек не способен. Он выродился из Человека в человека. Когда-то каждый был назначен владеть силой, какая дана мне. Но для того нужно было раскрыть свою душу Свету, найти в себе мужество отречься от собственной единичности, слить себя с бесконечием множественного. Это оказалось не по силам человеку, чьими кумирами стали богатство и власть. Он взял в руки меч и подчинил себе других. Потом он оседлал коня и огнем прошелся по соседним градам и весям. Потом он захотел сладкого питья и смешал священный нектар с брагой, после чего пришел Ной, даровавший вино. Ной — это он, а не Адам, истинный погубитель рода человеческого. Ибо Адам понимал язык зверей и птиц, он жил в слиянии с миром, довольствуясь малыми благами и не
— Но разве ты не веруешь в Бога? — изумилась Шева.
Лицо Иисуса стало мрачным.
— Нет, — сказал он. — Я верю в Человека, и я верю в Высшее, определяемое волей мириадов существ. Это и есть то, что должно зваться Богом. И это Высшее наделяет меня великой силой, а правильней сказать — пока наделяет, ибо скоро сила исчезнет.
— Почему?
— Вино. Лев подмешал мне в нектар каплю вина.
— Это не Лев, это сделал Фома!
Учитель мягко улыбнулся:
— Тебе неведомы наши прозвища. От рождения я помечен знаком рыбы, он навечно запечатлен на моем бедре. Ты видела его.
— Я…
— Не лги! Я знаю, что ты видела его! Я чувствую это! На бедре Иуды, которого ты именуешь Фомой, другой знак — лев. Я был рожден для мирного сева, он пришел в мир для кровавой жатвы. С детства мы были неразлучны, и, когда я по доброй воле укрылся в Обители, Фома то и дело навещал меня. И я передал ему часть силы, но Фома обратил ее во зло. Моя сила должна нести мир, Фома обратил ее в войну. Он научился исцелять тело, убивая при том душу. А научившись убивать душу, он научился умерщвлять и тело. Фома — великий разрушитель, сошедший на землю в отмщение за прегрешения рода людского. Он считает, что минула эпоха Рыб и настала эра Льва. Он мечтает разжечь войну, сокрушительным пламенем прокатиться от границ далекого Китая до Геркулесовых столпов, от загадочных Гиперборейских краев до колдовских теснин Голконды. Но для того ему нужна сила — большая, чем та, которой обладает он. Ему нужна моя сила! Он долго пытался заставить меня служить ему, но так и не сумел. И тогда он пошел лживым окольным путем и достиг своего.
— Но как?
— Он подмешал мне в хаому вино, дабы я стал таким, как все. Гибельный дар Ноя убивает способность слияния с Высшим, а это значит, что не успеет прийти новая ночь, как я расстанусь с силой. У меня есть лишь один день, чтобы использовать ее самому либо передать другому.
— Это возможно сделать?
Иисус кивнул:
— Да. Чрез смерть. Тот, кто будет стоять подле меня в миг моей смерти, и тот, кто найдет в себе мужество принять силу, станет обладать ею. Но всего на один день, до следующей ночи. Ибо вечная сила не дана тем, кто отведал дар Ноя, замкнув свою душу внутри себя. Но Фоме хватит и дня, чтобы погубить мир, который он ненавидит.
«Совсем как Арктур», — подумала Шева, после чего спросила:
— И ты непременно должен умереть?
— Нет. Я бы мог просто расстаться с силой. Утратить ее еще не значит утратить жизнь. Но мои братья уже позаботились о том, чтобы я умер.
— Кто? Фома?
— Не только. Еще и Иоанн, любимейший из учеников, посланный мною в мир из Обители праведности, чтобы сеять добро и истину.
— Но почему он, столь близкий к тебе, предаст?
— Судьбе угодно, чтобы отступились все. И потому меня предали и Фома, и Иоанн. Первый потому, что жаждет бури, второй из-за того, что боится ее. Люди, самые близкие мне, обрекли меня на гибель, даже не озаботив себя мыслью: а не страшусь ли я смерти, ибо страх способен убить силу, и тогда никто ничего не выиграет.