Конец охоты
Шрифт:
Иисус умолк. Молчала и Шева, с замиранием сердца ожидая его слов.
— Ты хочешь спросить: а страшусь ли я смерти? — Охотница кивнула, сглотнув неожиданно образовавшийся в горле комок. — Да, страшусь. Я знаю, что за смертью грядет воскрешение и новая жизнь, но я страшусь мига небытия, ибо в нем заключены ужасная боль и неопределенность, которая страшнее любой боли, какую только можно себе представить. И я страшусь этого, ибо сердце Человека тоже скроено из плоти. Я знаю, моя смерть многое даст миру, я знаю, она даст ему силу, в которой он нуждается, но я не знаю, готов ли я умереть. И сомнение червем точит мою душу. Сомнение,
Охотнице оставалось лишь хмыкнуть.
— Арктур?
— Нет, это не я. Но ты права, он рядом, и он подхватит силу, что вырвется из моих рук. Он достойней всех прочих, и потому сила должна принадлежать ему.
— Ты знаешь, кто он? — мрачно полюбопытствовала Шева.
— Да. А разве ты не знаешь этого?
— Нет.
Иисус укоризненно покачал головой:
— Не обманывай собственное сердце, женщина с душой смеющейся кошки! Наибольшее зло человек совершает тогда, когда он тщится обмануть сердце! Но пора. Я уже слышу шаги.
— Слушай… — Шева осторожно коснулась пальцами руки Иисуса. — Послушай меня. Быть может, тебе все же стоит бежать. Смерть и впрямь не слишком приятная штука.
Грустная улыбка продолжала играть на освещенном луной лице Иисуса.
— Откуда тебе знать об этом?
— Я видела, как умирают. Много раз видела. Ни один из принявших смерть не испытывал радости. Их лица были искажены болью и криком.
— Нет. — Учитель покачал головой. — Я должен последовать по пути, указанному мне судьбой. Я должен продолжать свой путь, потому что такого не может быть, чтобы пророка убили не в Иерусалиме. Пророк обязан умереть, чтобы дать убогим силу, потому-то убогие и позвали меня. Потому-то все отреклись от меня или готовы сделать это. Все отрекутся от меня. И ты, Петр, будешь первым, кто сделает это.
Глупо было возражать, но Шева из упрямства возразила:
— И не подумаю.
— Отречешься, ибо у тебя есть дело, более важное, чем жизнь или смерть человека по имени Иешуа, одного из бесчисленных миллионов человеков, обитающих на земле.
И такая печаль прозвучала в голосе Человека, уже смирившегося с тем, что ему предстоит стать человеком, а заодно умереть, что Шева невольно была тронута его печалью.
— Я помогу тебе, — сказала она. — И нет у меня больше никакого дела!
И в этот миг запел петух…
Что произошло дальше, вернее, что должно было произойти, Шева знала от Аналитической службы. Но сами события развивались несколько иначе, чем предполагалось. Иуда привел с собой не только храмовых стражников, но и отряд легионеров, патрулировавших городскую улицу неподалеку от врат. Пять десятков блещущих доспехами воинов — сила, способная вселить робость в любое, даже самое отважное сердце. Но ученики не испугались. Они не бросились бежать прочь, как уверяли позднее Марк, Матфей, Лука и загадочный Иоанн. Они не уподобились смиренным овцам, испуганным стадом столпившимся за спиной пастыря. И не было никакого иудиного поцелуя, ибо к тому времени Иисуса уже поцеловал Фома. Иуда просто ткнул пальцем в Учителя, чьи белые одежды ярким пятном выделялись на фоне более темных одеяний учеников, после чего присоединился к своим братьям.
Его поведение изумило центуриона, командовавшего легионерами. Во взоре его даже возникло сомнение,
Центурион явно не ожидал подобного оборота, но это ничуть не смутило его.
— Бросьте оружие! — приказал он ученикам.
— Бросьте! — повторил Иисус. Но ученики лишь молча переглянулись.
Тогда центурион махнул мечом, и легионеры устремились в атаку. За ними бежали вооруженные короткими копьями и мечами храмовые слуги. И разгорелся бой, яростный и скоротечный. Звон стали и крики разорвали тишину. Ненадолго, ибо вскоре все было закончено. Трое учеников — Филипп, Варфоломей, Иаков, сын Алфея, — бездыханно распластались на черной траве. Остальные бежали, а Иуда, сын Симона Зелота, и Пауль (юноша опустил свой камень на голову одного из храмовых слуг и пытался подхватить валявшийся на земле меч, но был оглушен ударом щита) оказались в руках у врагов. Как оказался в их руках и Учитель праведности, который мог в единый миг разметать вражьи ряды, но который не воспользовался своей силой. Нападавшие потеряли четверых, двух из них сразила Шева, в самый последний миг ускользнувшая из рук врагов и притаившаяся в кроне лимонного древа. И теперь Охотница стала невольной свидетельницей сцены, разыгравшейся подле Гефсиманского сада.
Убедившись, что более никого схватить не удастся, воины связали троих плененных крепкими веревками, после чего центурион внимательно изучил их лица.
— Этого развязать! — велел он, остановившись напротив Иуды. Стоявший за спиной Искариота легионер послушно распутал узел на запястьях пленника. Центурион улыбался, он был доволен собой. — Зачем же ты, приятель, схватился за нож после того, как выдал своего предводителя? Или тебе мало заплатили? — Иуда угрюмо покачал головой. Центурион улыбнулся еще шире. — Будем считать это недоразумением. Можешь идти, ты свободен.
Иуда вздрогнул. Взор, полный смятения, обратился к Иисусу. Тот кивнул. Тогда Иуда отчаянно замотал головой.
— Я не могу…
— Можешь, можешь! Ты сделал большое дело, предотвратил бунт. И потому я отпускаю тебя. — Центурион стер улыбку и перевел взгляд на солдата за спиной Иуды. — Верни ему деньги.
Легионер послушно достал кошель с серебром, но Иуда встретил награду бессмысленным взглядом. Тогда центурион взял кошель и насильно всунул его в ладонь предателя.
— Ступай.
Иуда, словно завороженный, медленно пошел по тропинке, уводившей в поля. Он шагал медленно, сгорбив спину, словно на нее давил невыносимый груз. Потом он вскрикнул и стремительно исчез в темноте.
Центурион огляделся по сторонам. Его воины уже подобрали убитых и готовы были отправиться в путь. Подле тел погибших бунтовщиков остались несколько храмовых стражников.
— Вперед! В казармы! — приказал центурион.
И тут его приказ неожиданно встретил сопротивление со стороны командира храмовых слуг.