Конец войны
Шрифт:
А дамочка явно готовится дать отпор и мне, и кому бы то ни было другому. Я даже представил девушку с плёткой. И ей бы очень подошли кожаные штаны и красный платок. Такая вот ярая революционерка с нотками пролетарского извращения.
У девицы было на что посмотреть и без всяких там сил, что тратит на соблазнение вошедшая революционерка. Форма на ней вроде бы и армейская, но юбочка явно короче уставной, а гимнастерка вроде бы как и мала размером, через нее отчётливо выступали вторичные половые признаки, а также выпирало желание, нереализованная
Эта «Клара Целкин» была черноволосой, брюнеткой, как мне всегда и нравилось, в прошлой жизни я так же бы обратил на нее внимание и без всяких там «суккубских» соблазнений. Стрижку девушки можно было бы назвать «удлиненным каре». Сама, как для женщины, чуть выше среднего роста, явно занимается собой… Вот на этих мыслях меня чуть повело в сторону. Представляю, как именно она может заниматься собой, но, взяв себя в руки, а лучше бы я взял в руки кое-что другое, чем обладает эта революционерка, я смог оценить её натренированное тело не только с позиции слюновыделяемого похотливого животного, но и командира. Пришлось немного потратить времени, чтобы обуздать свои взбунтовавшиеся гормоны.
Девушка, спортсменка, вид спорта явно не шахматы.
— Я Туман, а вы кто? — спросил я у дамочки.
Что-то пока мне группа не нравится. Как можно вместе работать с теми, о ком просто ничего не знаешь? Ладно размер груди у дамочки, он виден, и что скрыто под гимнастёркой угадывается развитой фантазией, но навыки, способности, специализации… Это важнее остального. Придется разбираться.
— Милая барышня, я пленен… — продолжал соловьем петь Игнат.
— Может, хватит уже, гражданка, стращать умы мужские? — строго спросил я.
— Рф… — сморщив носик, недовольно фырчала девица. — Ты почему тут командуешь?
— А ты? Пришла, такая вся… вон и капитана с ума свела и Якута, — усмехнулся я, чувствуя, как пробует на меня воздействовать девица.
— Не смей так с ней разговаривать! — вызверился на меня Игнат.
Я пристально и с укором посмотрел на девушку.
— Если начнется между нами с майором драга, пострадаешь и ты. Мне нужно начать на тебя воздействовать? Превратить тебя в покорную и заставить раздеться? — блефовал я.
Девушка испугалась такой перспективы. Удивительное сочетание в ней: с одной стороны всепозволительный секс, с другой стороны, в ней же была и невинность. Дремучая смесь. Ведь почти каждый мужчина мечтает в своей женщине видеть одновременно и проститутку в постели и невинную монашку на людях.
— Ольга. Меня так называйте. Если вам интересно обо мне узнать другое, то советую обратиться к майору, — строго отвечала девушка.
Да уж! Говорить таким внешне холодным тоном, при этом внутри себя держать другие эмоции — это сильно. Меня попытались обжечь тёмно-карими глазами, при этом Ольга хмурила свой слегка курносый носик и сжимала пухловатые губы.
Не мудрено, что она может свою энергию аккумулировать в соблазнение. Разве найдется тот мужик, который не захочет познакомиться
— У вас ко мне еще вопросы? — спросила ледяная революционерка.
— Не сейчас. Согрейся в доме, может когда твой лед подтает, — сказал я и обратился к старшине. — А ты кто?
— Человек из тех ворот, откуда и весь народ, — сказал старшина, до того, казалось, вообще не проявлявший интереса к происходящему.
Интересно, но на него энергия Ольги никак не подействовала.
Вот, вроде бы шутка от старшины прозвучала, но то, как она была сказана, то, кем она была сказана… Шутка звучала, словно прощальная речь у надгробия погибшего товарища. Старшина был в годах, явно за сорок, не обладал высоким ростом, был далек от того, чтобы считаться мускулистым. Простой русский мужик.
Было видно, что этот мужчина с пышными усами, был их тех воинов, на плечах которых эта война и была выиграна. Он не спецназовец, хотя это я бы категорично не исключал, не спортсмен, но жилист, многомудр и опытен. Я был уверен, что старшина воюет с первых дней войны. Что его пустые глаза — это защитная реакция организма, чтобы не переживать, не чувствовать боль утраты. Возможно, за всё время, более чем за три с половиной года самой ужасный в истории человечества войны, старшина потерял не один десяток товарищей, видел гибель не одной сотни бойцов. Но он живой, а они умерли. И было что-то в этом старшине такое, что хранило его, защищало, не давало сгинуть.
Он вроде бы куда-то и смотрел, но складывалось впечатление, что ничего не видит. Глаза пустые, безжизненные. При этом внутри этого человека бушевала жизнь, но она была не на любви, на ненависти, злобе.
— Старшина Ласточкин, — после продолжительной паузы, пока я рассматривал бойца, он представился.
— Ласточкин, а что у тебя в кармане? — спросил я, определив, наконец, откуда шёл фон сильной энергии.
Эта энергия была злая, похожая на ту, которую майор Сенцов называл «наци». Но скверной она не являлась. Я уже понял, что нет светлой энергии, или темной, есть Альфа и Альфа-наци, последняя словно чужда нашему миру, а первая может быть и злой и доброй, всякой. И сейчас от мужика тянуло энергией зла, ненависти, но той, что сопровождает наш мир с момента его появления.
— Я сам из Гомеля, из Белоруссии. В сорок первом году немцы, на моих глазах расстреляли всю семью, — глаза мужчины приобрели смысл, они будто налились кровью, его губы задрожали, но Ласточкин взял себя в руки и продолжил. — Там, в кармане, фотография моей жены, моих деток, моей матери и старика отца. Я живу только для того, чтобы мстить за их смерть, за то, что не смог тогда успеть вызволить их. Не так быстро, как мог, бежал, долго уговаривал своего командира, чтобы помочь моим родным, всё долго…