Конец войны
Шрифт:
Мужчина, казалось, на несколько лет разом постарел. Я уже думал, что сейчас слёзы рекой польются с его глаз, но взгляд вновь стал тем пустым, отрешенным. Вот почему меня насторожила энергетика, которая шла от старшины. Та фотография, что у старшины в нагрудном кармане, была наполнена злобой, жаждой убивать, мстить, она содержит в себе и другую энергетику — горе, которое Ласточкину тяжело нести в себе, потому-то он и отключается от всего.
Поняв природу энергии из фотографий, мне стало очевидно, почему Ласточкин здесь. Он и сам был уже пропитан этой злобой, жаждой убивать. Потому, скорее всего, этот старшина в бою превращается в настоящего зверя, который
— Нам, судя по всему, воевать вместе. И что, никто ничего узнать друг о друге не хочет? — спросил я, не встретив понимания, попросил старшину продолжать.
Якут и Игнат, будто отходили от приема наркотиков, были какие-то вялые и растерянные.
— Ласточкин Петр Иванович, бывший сержант осназа, партизанил в Гомельской партизанской бригаде Большевик, арестован немцами в ноябре 1942 года в Гомеле при подготовке диверсии на электростанции. Бежал при пересылке, зимой переходил линию фронта под Воронежем, хотел в Красную Армию. Попал в штрафбат, отправлен на Брянский Фронт при его формировании. Воевал за Гомель, выжил в рукопашной под Караватичами при Гомельско-Речицкой операции. Нас оставалось тогда чуть больше сотни, из трех батальонов, но остановили фланговый удар фрица, не дали окружить наших у города Речицы. Кровью отплатил, вернулся уже военную часть, но в осназ не брали. Потом 1-й Белорусский… — Ласточкин посмотрел на меня. — Я полно о себе рассказал?
— Более чем, — даже немного растерявшись отвечал я.
Помотало же мужика.
Приходил в себя и капитан. Он смотрел виновато, потому и без прерываний, стал рассказывать и о себе.
— Игнатьев Николай Иванович. Дивизионная разведка. Воюю с зимы 1941 года, еще, когда служил в полковой разведке, шестьдесят семь раз ходил за линию фронта, более ста языков привел… Выживаю всегда, а боевых товарищей теряю, — капитал махнул рукой.
— Да, уж… собрали нас со своими историями, — сказал я, поглядывая на Ольгу, но она не хотела откровенничать.
Команда подбирается еще та. Ну, ничего, повоюем, не можем не воевать.
Приближение майора я почувствовал заранее. Уже стало ясно, что я способен запоминать энергетику людей, особенно, если эта самая энергия в них присутствует больше, чем в других людях. Так что теперь, метров за пятнадцать, может чуть больше я всегда почувствую майора, капитана, а также Ольгу. А вот её я бы хотел бы почувствовать гораздо ближе, чем в пятнадцати метрах от себя.
У меня создавалось ощущение, что кроме обильного и сытного питания, у меня ещё одна обязательная потребность — секс. Однако, прислушавшись к себе, я понял, что всё-таки это не так. Просто молодой организм, в котором достаточно простых человеческих эмоций, спровоцированных выделением гормонов, нормальным образом реагирует на красивую женщину.
— Познакомились? — входя в комнату. — Вот личные дела на каждого из вас, что нужно, главное, что вы можете знать друг о друге.
Хотелось ему ответить, что Сенцов может спросить, что и как тут происходило у того своего сотрудника, который за соседней стеной, используя дыру, что прикрывала картина, слушал наш разговор. Причём, это понял я, это почувствовала Ольга, Якут, так и норовили в ту сторону посмотреть и старшина, и капитан. Не сложно догадаться, что здесь собраны те люди, которые обладают некими особенными способностями. И то, что сейчас собирается довести до нашего сведения майор, невозможно выполнить без нашего
— Вы должны помочь взять штурмом башню Дона! — майор начал излагать суть моего первого задания в этом времени.
Башню? Пусть ее. Я не буду перебирать с заданиями, не стану капризным… кем там? Капитаном Евразии? Я стану тем, кто будет выжигать скверну на нашей планете. А Родина — она всегда одна, пусть и носит различные имена. Сейчас это Советский Союз, — всё едино, всё это наше Богом спасаемое Отечество!
— Таким образом, если бы мне была поставлена задача изучить психологический портрет человека лет за сорок, имеющего не только боевой опыт, но и командный, носителя высшего образования с гуманитарным уклоном, но последнее и так подлинно известно, я бы обратил внимание на красноармейца Туйманова. На роль командира группы объект изучения подходит… условно, если только не классовый враг. Доклад окончил, — сказал профессор Фридман, но не спешил закрывать свою папку.
И вопросы, конечно же последовали.
— Можете дать оценку его лояльности Советской власти и курсу, по которому нас ведёт товарищ Сталин? — спросил Сенцов.
— Мало данных. Он, словно другой человек, модели поведения разнятся и маркируются на «до и после». На него воздействовала альфа, и теперь это мыслящий человек, чьи процессы познания могут быть ускорены. Но я не вижу отклонений в психологии. Скорее красноармеец имел психические отклонения ранее, о чем свидетельствует… — профессор стал выискивать в своей папке нужный документ. — Вот. У него были три срыва, связанные с гибелью товарищей. Избил важного пленного. Но тот человек, которого я видел, а не работал по бумагам, другой. Он более взвешено подходит к решениям, срывов не должно быть. Шпион ли он, сказать не могу.
Последние слова Фридман сказал неуверенно.
Сенцов неуверенность профессора понял правильно. Сложно утверждать, что кто-то не шпион, когда в тридцать седьмом году этих самых шпионов, казалось, было полстраны. Даже в белорусском Полесье, в деревнях, которые расположены в болотах и соединяются с большой землёй два месяца в году, и то японских шпионов находили [исторический факт]. Так что враг не дремлет и мечтает уничтожить советское государство.
— Что нам от него ожидать? Не случиться ли так, этот вольнодумец просто не захочет служить и сбежит? — спросил Сенцов.
— Однозначно ответить не могу. Но судя по тому, что я слышал, издали наблюдал, могу сказать, что он, будто бы сам сделал свой выбор. А по психотипу, из тех данных, что есть, после принятии решений, он не меняет намерений, — неуверенно сказал Фридман. — Но прослеживается классовое несоответствие образу советского человека.
— Почему в вашем голосе я слышу неуверенность? — спросил Сенцов.
— Ну как же! Он, будто бы… — замялся психолог.
— Прекращайте вести себя жеманно! — раздражённо потребовал майор. — На кону стоит многое, в том числе и наши с вами судьбы. Говорите открыто!
— Словно он не в советском союзе воспитывался. Единоличник, сам решает, а не подчиняется решениям товарища Сталина, партии и народа, — выпалил психолог.
Сенцов подумал, что не стоит быть столь категоричным, и то, что сказал профессор… после таких слов подпускать Тумана и близко нельзя к секретам. Однако в чём-то психолог всё-таки прав. Но товарищ Сталин, который называл психологию лженаукой –прав вдвойне. На этот доклад Сенцов питал избыточные надежды. Фридману так же оказалось не по зубам понять, кто же такой этот самый Туйманов.