Конгрегация. Гексалогия
Шрифт:
Воспоминания приходили исподволь, все более ясные, четкие; здесь, где сейчас его ладонь, когда-то остался смазанный след сукровицы, а над его виском – пятно глубоко ссаженной кожи. Даже голос над головой, звенящей от удара о твердое дерево, припомнился явственно до зубовной боли: «Смотри, что ты наделал! Оттирай немедля, сучонок, и чтоб сияло!»…
– Детей-то нет, – продолжала меж тем старуха, тяжело опираясь на прилавок и следя за тем, как он медленно шагает в обратную сторону, все так же ведя ладонью по шероховатой поверхности. – Обделил Господь. И родичей нет совсем, помочь некому.
Курт задержал руку, остановившись, и возразил, глядя
– А я слышал – у вас есть в Кельне сестра с семьей.
– Ох, да, – вздохнула та с таким сокрушением, что он едва не покривился. – Была сестра, была, однако ж скончалась – чума как прошла лет пятнадцать назад, и ее не стало. А семья у нее – нет, этим помощь в деле доверить никак было б нельзя: муж у ней был бездельник, да к тому ж пьянчуга, так и умер с бутылкой в руке, а если вы о племяннике моем, то этот и вовсе беспутный.
– Он ведь жил у вас какое-то время?
– Было такое, – закивала она, – было. Пришлось брать к себе мальчика, как сестра с мужем преставились – не оставлять же одного, верно? Около году прожил тут, мерзавец, а после сбежал. Уж не знаю, где этот неблагодарный сейчас, и слава Богу, что не знаю. Он ведь когда от нас ушел, сбережения наши прихватил – и немало, я вам скажу; после я слышала – он с уличным ворьем связался, так и подумать страшно, каков он теперь…
– Неправда, тетушка Ханна, – оборвал он резко. – Уходя от вашей заботы, я не взял у вас ни медяка. И мой отец трудился как проклятый всю свою жизнь, а что до выпивки – вы отлично знаете, он спился с горя после смерти мамы. А вы, я вижу, совсем не переменились.
Старуха умолкла, будто подавившись последними словами, и покачнулась, ухватившись за прилавок сухими пальцами; Курт усмехнулся:
– Что с вами, моя дорогая радетельная тетушка? У вас такой вид, будто вы увидели призрак.
– Господи Иисусе… – пробормотала та придушенно, отступив назад.
– Сомневаюсь, что вас Он услышит, – возразил он. – Тем более, как я посмотрю, свое наказание от Него вы обрели сполна.
– Ты ли это? – все тем же сдавленным шепотом проронила она, и Курт приподнял бровь с наигранным удивлением:
– Что такое? Не рады видеть своего единственного родственника, умудрившегося остаться в живых? В чем, правда, не ваша заслуга…
– Быть не может, – убежденно выговорила старуха, сделав еще один шаг к стене. – Кто вы такой? Что вам от меня надо?
– Там, – он кивнул на дверь позади прилавка, – возле лестницы, есть чулан, в нем хранится всякая рухлядь; там я спал. На кухне около полок висит всевозможная утварь вроде сковород и скалки; на ней временами оставалась моя кровь при особенно удачных ударах, как и на этом прилавке и даже на ваших башмаках, милая моя тетушка. А позади кухни находится кладовка, из которой я таскал вашу снедь, ибо вы частенько забывали меня накормить – ваша память в этом отношении терялась дня на два-три, если быть точным. Вижу, теперь я вас убедил?
– Курт, мальчик мой, – забормотала старуха, кривясь в дрожащей, неискренней улыбке, – я так рада тебя увидеть… Где ты столько времени был?
Он улыбнулся, качнув головой.
– Господи… Бросьте вы, тетушка Ханна, не надо, притворщица из вас плохая. Не надо. Не пытайтесь меня задобрить – я не стал головорезом и вернулся сюда не затем, чтобы поквитаться за всю вашу заботу обо мне. Где я был? Забавно, что вы не знаете. Как-то это не по-родственному.
– Что тебе нужно от меня? – уже обреченно спросила старуха. – Зачем ты пришел спустя столько
– Зачем? – переспросил Курт медленно, не зная, что ответить даже самому себе, и пожал плечами: – Как я теперь понимаю – убедиться лишний раз в том, что высшая справедливость существует. А также хотелось взглянуть на тех, благодаря кому я оказался там, где оказался, и стал тем, кем стал.
– «Кем стал»?.. – настороженно попятившись снова, повторила она с напряжением. – А кем ты стал?
– Знаете, милая тетушка, сам удивляюсь, однако – я состою на службе в Конгрегации.
Старуха хлопнула глазами, растерянно глядя на него и даже забыв пятиться, и переспросила чуть слышно:
– В какой Конгрегации?
– Для верной католички вопрос довольно странный, – усмехнулся Курт, вытягивая за цепочку медальон и чувствуя, что скатывается в мрачное, глубокое злорадство при виде ее ужаса, но не имея сил с этим бороться. – Уйдя из вашего гостеприимного дома, я угодил в руки Инквизиции, которая (вот парадокс) отнеслась ко мне куда приветливей вас, моя милая добрая тетушка.
– Ой, Господи, – выронила та, снова попытавшись улыбнуться, и улыбка эта была похожа на гримасу удавленника, – надо же… Господи, я за тебя так рада, я так рада, что ты зашел ко мне, я всегда знала, что ты добьешься в жизни…
– Хватит, – оборвал Курт, понимая, что этот короткий мимолетный разговор надо закончить как можно скорее, пока его совершенно не снесло в ожесточенное измывательство. – Вот вам еще одна причина, по которой я пришел сюда. Вскоре, по многим обстоятельствам, вы обо мне услышали бы, рано или поздно догадались бы, кто я, а ввиду вашего нынешнего положения призадумались бы над тем, что состоите в довольно выгодном родстве. Так вот, тетя, дабы мне не приходилось грубить вам на глазах всего Друденхауса, куда вы бы вскоре явились, чтобы восстановить отношения, которых, к слову, никогда и не бывало, я выскажу вам все сейчас. Когда-то я вам был не нужен; теперь вы не нужны мне. По христианским заповедям и согласно должности я должен вас простить – и я прощаю. Venia est poenae meritae remissio; знаете, что это значит? «Прощение есть отпущение заслуженной кары». Свою кару за жестокосердие вы получили свыше, поэтому я отступаю. С моей стороны вам ничего не грозит. Но видеть вас я не желаю. Не желаю слышать, как вы за меня рады, как важно кровное родство и восстановление семьи, не желаю видеть, как вы передо мной стелетесь в надежде на покровительство. Если вы подойдете ко мне на улице, если явитесь к месту службы, если заговорите со мной не по делу… – Курт помолчал, ощущая настоящую злость, которая, как оказалось, не ушла с годами, и договорил уже чуть спокойнее: – Вот тогда я припомню все. И… Как вы там сказали, тетушка? «Что такое Конгрегация»? Просто преступное неведение, не находите?
– Я не говорила такого! – возмутилась старуха с дрожью, и Курт усмехнулся:
– Разве? А я это слышал. Так вот, чтобы я об этом забыл, не забудьте вы то, что я сказал. Не желаю видеть вас, слышать о вас. И если я узнаю, что вы рассказываете о нашем родстве своим соседям – я снова к вам приду, но уже не столь благостно настроенным. Прощайте.
Ответа, если он был, Курт не дождался – вышел на улицу торопливо, закрыв за собою дверь и стараясь дышать спокойно. За все сказанное сейчас было почти совестно – это отдавало выходкой мальчишеской, не приличествующей следователю Конгрегации, да и вовсе мерзкой, однако вместе с тем ощущалось сумрачное удовлетворение, пролившееся на душу бальзамом…