Кони пьют из Керулена
Шрифт:
Лодой невольно взглянул на большие волосатые руки Цамбы, и ему стало тоскливо.
— Не буду бороться.
— Нет, будешь, — зло сказал Цамба и стал закатывать рукава синего шелкового дэли.
«Убежать в степь? Но служки Цамбы догонят — у них вон кони под седлами — и где-нибудь заарканят»… Лодою ничего другого не оставалось, как подчиниться.
Цамба раскинул в стороны руки-клещи и начал неловко подпрыгивать, хлопая себя большими ладонями по жирным ляжкам и жирному заду. Таков уж обычай: борьба должна начинаться орлиным танцем.
Несчастным —
Борьба началась. Цамба попытался сразу же своей огромной лапой ухватиться за тонкую шею мальчишки. Но Лодой увернулся. Он понял: схватит за шею — задавит. И, не помня себя, — злость придала силы, — как молодой, попавший в беду бугаенок, Лодой кинулся на Цамбу. Тот от неожиданности растерялся и опешил. Этим и воспользовался юный борец. Он дал резкую подножку.
Не удержался Цамба на ногах. Грохнулся спиной на землю. Выпучив глаза, некоторое время лежал, соображая, что с ним произошло. Потом вскочил и, разъяренный, кинулся на Лодоя. Лодой увернулся и запетлял, как заяц, вокруг юрт. Цамба — за ним. Лодой видел, как испуганно захлопывались двери юрт. Тяжелое дыхание и топот Цамбы слышались все ближе. Сейчас богач схватит мальчика. И тут, как сурок перед когтями беркута, Лодой завопил, что было мочи:
— Жамбал-гуай!
Этот вопль, похожий на предсмертный крик загнанного зверька, остановил Цамбу. Он вздрогнул и пугливо стал озираться. Вспомнил, видать, предостережение. Ощупал даже голову. И побрел к своей юрте. Обернулся, погрозил:
— Нищенское отродье, рвань голопузая! В отца уродился, сволочь! С тем недавно покончили, но и тебе недолго осталось жить… Вместе с твоим Аршином!
Аршином прозвали Жамбала за то, что держался всегда прямо.
От расписанной красно-белыми квадратами двери юрты Цамбе вторил хриплым бабьим фальцетом другой голос:
— Гони этого оборванца в степь, чтоб всякой нечисти духу здесь не было!
Лодоя не надо было гнать. Он — только пятки мелькали— улепетывал из айла Цамбы, оглядываясь лишь затем, чтобы убедиться, нет ли погони.
«С тем на днях покончили… С тем на днях покончили…»
С кем покончили?
Лодой остановился. «С тем на днях покончили…» И только сейчас стал доходить до сознания смысл этих страшных слов.
Да ведь это с отцом покончили!
Лодой не помнил, как оказался на берегу Керулена. Он не видел, как скрылось солнце, как засветилось небо звездами. Катался по траве, скреб землю пальцами в припадке отчаяния. Горькая батрацкая доля, горькая доля сиротская!
Кто мог подумать, что коварные враги не трогали Лодоя только потому, что он нужен им был как приманка. Расчет сделали точный: рано или поздно Эрдэнэ придет к сыну. И он пришел, но не к сыну, а в засаду, в ловушку, прямо в руки к врагам. Суд и расправа были короткими и жестокими. Израненного и истерзанного привязали к конскому хвосту и погнали коня в степь. И до тех пор гнали, пока не оборвался аркан. Тело Эрдэнэ бросили в степь на съедение волкам.
Поздно ночью Лодоя нашел на
— Рассказывай, — глухо сказал Жамбал.
Лодоя выслушали молча. Потом Жамбал сказал:
— Вытри слезы. Они не для мужчин.
Поздний гость Жамбала, человек, как понял Лодой, почтенный и уважаемый, потому что сидел в восточной части юрты, сказал:
— Скоро, теперь уже очень скоро отольются эти слезы Цамбе и ему подобным…
Жамбал налил в деревянную пиалу кумысу, подал Лодою:
— Выпей, легче станет.
Гость сказал:
— Хороший человек был Эрдэнэ, сильный и гордый. Но что мог сделать отчаянный сайнэр-одиночка? Ничего! Пословица говорит: «Если кричать, то в один голос, если трясти, то общими силами».
— Я убью Цамбу, — сказал Лодой.
— Потом что? — заинтересованно спросил гость.
— Потом? Потом убегу в горы и стану сайнэром, как отец.
— Тебя поймают и тоже убьют. И все останется по-прежнему — князья, ламы, тайджи, такие же шакалы, а то еще похуже, чем Цамба. И батракам будет еще тяжелей. Нет, парень, против богатеев надо подниматься всем. И общими силами «трясти» их. Ты понимаешь меня?
Не понимал Лодой гостя. Единственное, пожалуй, понял, что богатеев надо «трясти», а как — неизвестно. Неужели богачу все простить?
В глухую полночь гость стал прощаться. Когда в степи затих стук копыт его скакуна и Жамбал вернулся в юрту, Лодой спросил, почему гости приезжают ночью, а не днем и куда они уезжают.
— У мужчин дороги длинные, — уклончиво ответил Жамбал.
Когда Лодой сообщил, что Цамба собирается «добраться и до Аршина», Жамбал насторожился. И в эту ночь он впервые вытащил из-под лежанки винтовку, зарядил ее и поставил рядом с постелью. А дверь юрты закрыл на запор.
Весной тысяча девятьсот двадцать первого года зашумела степь. По безлюдным и безводным далям, по верблюжьей колючке, по сыпучим пескам в Алтан-Булак, что на самом севере страны, под знамена Народно-революционной армии, к Сухэ-Батору, стали стекаться мастеровые Урги, батраки с берегов Толы и Керулена, Иро и Тамира, со склонов горных хребтов Хангая и Хэнтея, из пустыни Гоби.
В юрту Жамбала снова приехал тот ночной гость, который говорил, что скоро отольются слезы Цамбе. Он отправил Жамбала и Лодоя в степь звать батраков на сход.
— Время пришло «трясти» общими силами? — спросил Лодой, запоминая, кого надо позвать, а кого объехать. Оказывается, гость этот знал всех батраков. На вопрос Лодоя гость ответил:
— Пришло, брат, время потрясти.
Назавтра вечером у юрты Жамбала собралось десятка три всадников. Кое-кто из батраков приехал с оружием. Лодой заметил: лица у приезжих и суровые и в тоже время просветленные. В глазах — решительность.
С гостем все здоровались почтительно, но без заискивания.
После того, как было выпито по пиале чаю, гость сказал: