Кони пьют из Керулена

Кобяков Григорий Григорьевич

— На буланом пойду в разведку…

— Собаки мои дружно берут…

— Нойона, пожалуй, в том углу и зажму…

— Не зажмешь. Выручит вороной.

Цаган-архи скоро развязала языки старых друзей, Жамбал пожаловался, что в последнюю зиму ноги стали сильно болеть. Ходит, как на костылях. Был когда-то молодым, сильным, а теперь, видать, и до заката недалеко.

Лодой возразил:

— Ничего, твои костыли тебя еще потаскают. А к закату нам торопиться рановато. Дел слишком много.

— Так-то оно так, — согласился

Жамбал и вздохнул.

Лодою почему-то вспомнилось далекое-далекое: берег Керулена и звездная ночь, которая, казалось, никогда не кончится. Узнав о гибели отца, о том, что он растерзан подручными Цамбы, Лодой катался по земле, царапал ее, не зная, взойдет ли когда солнце для журавленка, засветит ли ему далекая звезда — его звезда, подует ли попутный добрый ветер? Ведь он остался на свете один, как перст… Спасибо Аршину…

Теплая волна благодарности захлестнула сердце Лодоя.

Словно угадав, о чем вспомнил Лодой, Жамбал повернулся к кроватке, где посапывал Максимка, и сказал:

— А вот это поколение будет счастливее нас.

— Да, конечно, — машинально подтвердил Лодой, все еще думая о прошлом. — На днях работники музея принесли мне дореволюционный документ, читать который просто тяжело. Донесение русского консула в Урге генерал-губернатору Восточной Сибири. Документ этот у меня здесь…

Лодой поднялся и через минуту вернулся из кабинета с бумагой:

— Прочитай.

— Да уж ты сам прочитай, глаз-то у тебя поострей.

И Лодой стал читать:

«Имею честь донести вашему высокопревосходительству, что последние сведения из Средней Монголии крайне неудовлетворительны. Командированный туда здешними властями и недавно возвратившийся бошко (чиновник) сообщает, что еще ранее январских снежных заносов и морозов все тамошние стада мелкого и рогатого скота вследствие бескормицы пали почти поголовно, остались только верблюды, как животные наиболее способные разгребать снег и доставать ветошь там, где она была покрыта снегом с осени. Теперь начался и среди этих животных поголовный мор вследствие глубоких снегов и жестоких морозов. Если не будет ранней и благоприятной весны, то нет никакой надежды на сохранение хотя бы ничтожной части скота.

При таких условиях и людям там становится жить трудно… На расстоянии шести дней пути к Урге по хошунам Марганвана, Ахай-гуна и Уйцинь-гуна означенный бошко встретил более двадцати юрт, в которых люди погибли от голода и холода, и место их заняли собаки, питающиеся трупами своих хозяев…

Как ни странным кажется, но при таких грустных обстоятельствах монголы ниоткуда не ожидают помощи, потому что ни князья, ни правительство Богдо-хана нисколько об этом не заботятся»!

Долго молчали. Жамбал, наконец, сказал:

— Такие документы надо молодым показывать. Это не какая-нибудь бумажонка…

— Ну, ладно, хватит. Не будем травить себя. Придумаем что-нибудь

повеселей.

Попробовали спеть старинную батрацкую песню, длинную, как дорога, и тоскливую, как зимняя степь, ~ не получилось. Забыли слова. Засели за шатар, игру, которую оба любили и чуть-чуть верили в народное предание о том, что за игрой в шатар люди сохраняют свое долголетие.

Расставляя фигуры на доске, Жамбал рассказывал легенду:

— Пошел однажды монгол в лес за дровами, взял с собою веревку и топор. У дороги увидел двух мужчин, занятых игрой. Присел и он поиграть. Ну и заигрался! Когда встал, то обнаружил, что одежды на нем почти нет, пропали веревка и топорище. Пошел он на поиски, по сколько ни спрашивал в стойбищах, никто не знает, куда его имущество девалось. Только в одной юрте сказали: «Слышали мы, что наш прадедушка ушел за дровами и не вернулся…».

— Не засидеться бы нам, как тому монголу, — сказал Лодой, делая ход златогривым скакуном.

— А я бы не возражал, — засмеялся Жамбал. — Ведь подумать только: родились мы с тобой при феодализме. Тебе сейчас всего лишь тридцать семь лет, но ты успел хватить батрацкого лиха по горло, работая на феодала. Теперь строим социализм. При социализме мы начали играть, а закончили игру — батюшки, на земле коммунизм! Ни раздоров тебе, ни войн. Работай по-способности. получай — по потребности. Хочешь — бухулер, хочешь… забыл, как называется… На море добывают. Пищат, когда в глотку кидаешь…

Лодой тем временем сделал ход, другой и, подвигая шахматы к оторопевшему Жамбалу, сказал:

— Придется пока работать по способности, а получать по труду. И, пожалуй, долго еще. Мат! А пищат устрицы.

…Когда отец и гость уснули, Алтан-Цэцэг, низко наклонившись над кроваткой сына, тоскливо и горестно запела:

Темная ночь. Только пуля свистят по степи. Только ветер гудит в проводах. Тускло звезды мерцают…

Под тихни и тревожный голое Максимка спокойно посапывал.

Утром за чаем Жамбал спросил Алтан-Цэцэг, когда ожидать ее в «Дружбу». «Город — хорошо, а степь, однако, лучше. Там работа ждет».

— А как же с Максимкой, — спросил Лодой, — у бабушки оставишь? Я говорил с ней — согласна. Только боюсь, что не управится с такой малюткой.

Нет, Алтан-Цэцэг не хотела расставаться с сыном. Да и весна — самое неподходящее время для того, чтобы отнимать ребенка от груди.

— Поеду с Максимкой, — сказала она.

Лодой недоуменно поглядел на дочь.

— Вот это правильно, — вмешался в разговор Жамбал, — моя Авирмид ждет — не дождется, когда Алтан привезет ребеночка. Нянечкой хочет стать. Так что вместе будем растить и воспитывать Максимку.