Константин Коровин вспоминает…
Шрифт:
Я вышел на вокзал. Было раннее утро. Ноябрь. Я был в валенках. Носильщик проводил нас пешком до гостиницы.
Своего благожелателя я больше никогда не видал. А бумаги, взятые им у меня, нашел в Берлине, разбирая чемодан, под вещами, на дне[364].
Первая встреча в Париже
Мой сын простудился и заболел сильным плевритом.
Я писал небольшие эскизы для балета и театральных постановок. Их у меня быстро приобретали.
Как- то утром
Париж, 1923, сентябрь
Костя! Дорогой Костя!
Как ты меня обрадовал, мой дорогой друг, твоим письмишком. Тоже, братик, скитаюсь. Одинок ведь! Даже в 35-этажном американском Hфtel’е, набитом телами, - одинок.
Как бы хотел тебя повидать, подурачиться, спеть тебе что-нибудь отвратительное и отвратительным голосом (в интонации). Знаю и вижу, как бы это тебя раздражило! А я бы хохотал и радовался - идиот!… Ведь я бываю иногда несносный идиот - не правда ли?
Оно, конечно, хорошо - есть и фунты, и доллары, и франки, а нет моей дорогой России и моих несравненных друзей. Эх-ма! Сейчас опять еду на «золотые прииски», в Амер., а… толку-то!
А ты? Что же ты сидишь в Германии? Нужно ехать в Париж! Нью-Йорк! Лондон! Эй, встряхнись! Целую тебя, друже, и люблю.
Как всегда, твой Федор Шаляпин .
Я не мог поехать в Париж, так как сын был сильно болен. Приехав в Гейдельберг, остановился в гостинице в лесу, неподалеку от Брокена. А вечером, идя по коридору гостиницы, увидел перед собой Горького. Он тотчас же попросил меня зайти к нему.
– Вот, пишу здесь воспоминания, - сказал он, - хотел бы их вам прочитать.
Я пришел вечером к Горькому. С ним был сын его Максим[365], жена сына[366] и его секретарь[367]. Горький читал свой рассказ «Мыловар», потом «Человек с пауком» и еще «Отшельник»[368]. Горький был в халате с тюбетейкой на голове.
– А где Федор?
– спросил он.
– В Париже. Я получил от него письмо.
Когда я выходил гулять с сыном по лесу, к нам присоединялся Горький. Но нам не давали остаться наедине: тотчас же, как из-под земли, появлялись жена Максима и секретарь Горького.
Осенью доктора посоветовали мне увезти сына на юг Франции или Италии. И я, приехав в Париж, увидел Федора Ивановича. У него был свой дом на авеню д’Эйлау.
Шаляпин был мрачно настроен. Показывал мне гобелены, которые вывез из России, несколько моих картин, старинное елизаветинское серебро. Он собирался ехать в Америку, в которой ранее провел уже почти год. Я рассказал ему, что встретил Горького в Гейдельберге «…»
Настроение было тяжелое. Я никогда не видал Шаляпина и в России в столь мрачном настроении. Что-то непонятное было в его душе. Это так не сочеталось с обстановкой, роскошью, которой он был окружен. Сидевшие ранее за столом его дети - все молча ушли.
– «…» Я еще покажу… Ты знаешь женщин? Женщин же нельзя любить! Детей я люблю…
И Шаляпин, вдруг наклонив голову и закрыв лицо руками, заплакал.
–
– Иди, Федя, спать. Пора, поздно. Я иду домой.
– Оставайся у меня ночевать, куда тебе идти?…
– Мне утром надо по делу…
Странное впечатление произвел на меня Шаляпин за границей. В нем не осталось и следа былого веселья.
Дегустатор
Болезнь моего сына заставила меня уехать на юг. Я почти год жил на берегу моря - в Вильфранш.
По приезде моем в Париж Шаляпин приехал ко мне на рю де Риволи и позвал меня к себе обедать.
За обедом, когда все ушли, вынул из кармана ключик, куда-то вышел и вернулся с пыльными бутылками старого вина.
– Вот, видишь ли, вино. Хорошее вино. Мы сейчас выпьем. Я покупаю эти бутылки в разных местах. Эта вот - четыреста пятьдесят франков, а эта - двести пятьдесят, а эта - триста. Посмотри, какая история.
Он приказал слуге позвать кого-то. Через мгновение в комнату вошел небольшого роста француз, плотный, с черными усами. Бутылки откупорили. Шаляпин налил ему из одной бутылки немного вина в стакан. Тот взял, пригубил вино и сказал:
– Бордо 1902 года, «Шато Лароз».
Шаляпин вынул из кармана бумагу и посмотрел в нее под столом.
– Верно.
То же повторилось и с другими винами.
Шаляпин удивлялся. И, налив мне и себе по три стакана вина из разных бутылок, сказал:
– Пей.
Когда я выпил одно, другое, то он спросил:
– Какое лучше?
Все вина были прекрасны.
– Как будто это лучше всех, - сказал я, показав на бутылку.
– Вот и неверно. Это самое дешевое. Постой, я сам, кажется, спутал.
Он опять налил вина французу дегустатору, и тот определил цену каждой бутылки.
– Это черт знает что такое, - кипятился Шаляпин.
– В чем дело, не могу понять! Я ведь тихонько покупаю, в разных местах. Как же он узнает. Смотри по списку - ведь верно! Понимаешь, я до этого дойти не могу…
Когда мы, закусывая сыром, кончили вино, Шаляпин повеселел.
– Послушай, еще не поздно, - сказал он, - пойдем куда-нибудь.
Мы захватили с собой дегустатора и поехали.
Дегустатор привез нас в небольшой ресторан и что-то сказал хозяину.
Подали старый шартрез. Бутылку откупорили, точно священнодействуя. Присутствовали и хозяин, и гарсоны, супруга хозяина и дочь.
Первому налили Шаляпину. Попробовав, он посидел некоторое время с открытым ртом и сказал:
– Да, это шартрез.
Видно было, что он желал показать себя знатоком, богатым человеком.
Шартрез стоил дорого.
– Федя, - сказал я, - ты, должно быть, очень богат. Прежде ты не тратил деньги.
– А ты знаешь, я действительно богат. Я, в сущности, хорошо не знаю, сколько у меня всего. Но много. Ты знаешь ли, если продать картины из моего дома, дадут огромную цену…