Константинополь. Последняя осада. 1453
Шрифт:
Сегодня Фатих — Завоеватель — покоится в мавзолее, находящемся в комплексе мечетей в округе Стамбула, которые носят его имя. Выбор места нельзя счесть случайным. Мавзолей построен там, где прежде стоял один из самых известных во всей истории Византии храмов — собор Святых Апостолов. В нем в 337 году с великой пышностью похоронили основателя Города Константина Великого. В смерти, как и в жизни, Мехмед выступал как восприемник наследства великой империи. Первое здание мавзолея разрушилось в результате землетрясения. Затем его полностью восстановили, так что внутри теперь все раззолочено, словно во французской гостиной XIX века, наполненной дедушкиными часами, потолочным орнаментом в духе барокко и свисающими хрустальными люстрами — так сказать, место вечного упокоения мусульманского Наполеона. Богато украшенное надгробие длиной с маленькую пушку покрыто зеленым покровом и увенчано с одного конца изображением тюрбана. Народ приходит сюда помолиться, почитать Коран и пофотографировать. Со временем Фатих приобрел в глазах верующих некоторые черты мусульманского святого, и они стали почитать его. Поэтому у Мехмеда появилось две ипостаси — религиозная и светская. Подобно Черчиллю, он стал и символом благочестия, и «национальным брендом»: тут и марка грузовика, и мост через Босфор, и примелькавшийся образ скачущего всадника на памятной марке или на школьном здании. Округ
Судьбы других главных действующих лиц из числа османов времен осады Города продемонстрировали, сколь небезопасно находиться на службе у султана. Для Халил-паши, последовательно выступавшего против политики войны, конец наступил быстро. Его повесили в Эдирне в августе или сентябре 1453 года, а его место занял Заганос-паша, принявший ислам грек, активно выступавший за войну. Судьба старого визиря знаменовала решительную перемену в политике государства: последующие визири будут чаще происходить из числа лиц славянского происхождения, обращенных в мусульманство, нежели из старых аристократических семейств. Если говорить об Урбане, создателе знаменитой пушки и главном «архитекторе» победы, то он, судя по косвенным данным, пережил осаду и получил от султана награду: после взятия Стамбула в нем появился округ, названный Округом Пушкаря Вербана. Видимо, можно предположить, что венгерский наемник поселился в Городе, чьи стены так усердно разрушал. И Аюб, спутник Пророка, чья смерть во время первой, арабской, осады Константинополя впоследствии так воодушевляла участников священной войны, теперь покоится на территории посвященного ему комплекса мечетей среди платанов у очаровательной заводи Эюп близ оконечности Золотого Рога — это место пользуется популярностью у паломников. Здесь находится и мечеть, где в течение столетий происходила коронация султанов.
Очень по-разному сложились судьбы тех защитников Константинополя, которым удалось ускользнуть. Греческие беженцы испытали типичную для изгнанников судьбу: их ждали лишения на чужбине и ностальгия по утраченному Городу. Многие из них доживали свои дни в Италии (в одной Венеции их было до четырех тысяч) и на Крите, являвшемся бастионом православной церкви, но других разбросало по всему миру вплоть до Лондона. Потомки фамилии Палеологов постепенно растворились в общей массе менее знатных семейств Европы. Один или два из них, страдая от ностальгии или нищеты, возвратились в Константинополь и отдались на милость султана. По крайней мере один из них, Андрей, принял ислам и стал придворным под именем Мехмед-паши. По-видимому, наиболее отчетливым отражением печальной участи греков после падения Византии стала судьба Георгия Сфрандзи и его жены. Они закончили дни в монастырских кельях на Корфу, где Сфрандзи написал краткую скорбную хронику событий своей жизни. Она начинается словами: «Я — Георгий Сфрандзи, несчастный смотритель императорского гардероба, ныне известный под иноческим именем Григория. Я написал нижеследующий рассказ о событиях, случившихся в моей жалкой жизни. Лучше мне было вообще не родиться или умереть в детстве. Коль скоро этого не случилось, да будет известно, что я родился во вторник 30 августа 1401 года». Лаконично и сдержанно Сфрандзи повествует о двойной трагедии — личной и национальной, причиной которой стало османское завоевание. Оба его ребенка оказались в серале. Его сын был казнен в 1453 году. В сентябре 1455 года Сфрандзи писал: «Моя очаровательная дочь Тамара умерла от заразной болезни в серале султана. Увы мне, ее несчастному отцу! Ей было четырнадцать лет и пять месяцев». Он прожил до 1477 года — достаточно долго, чтобы стать свидетелем почти полного угасания свободы греков под властью турок. Его завещание заканчивается подтверждением православных взглядов на вопрос о filioque, из-за чего возникало так много сложностей во время осады: «Я исповедуюсь, будучи уверен в том, что Дух Святой не исходит от Отца и Сына, как утверждают итальянцы, но безраздельно исходит только от одной ипостаси — от Отца».
Разными оказались и судьбы спасшихся итальянцев. Раненого Джустиниани привезли на Хиос, где он, согласно другому генуэзцу, архиепископу Леонарду, вскоре умер «от раны или от сознания своего позора»; именно его почти все обвиняли в окончательном поражении. На его могиле начертана эпитафия, ныне утраченная, где говорилось: «Здесь лежит Джованни Джустиниани, великий человек и знатный муж Генуи и Хиоса, который умер 8 августа 1453 года от роковой раны, полученной во время штурма Константинополя и гибели всемилостивейшего Константина, последнего императора и храброго предводителя восточных христиан от рук турецкого правителя Мехмеда». Сам Леонард умер в Генуе в 1459 году. Кардинал Исидор Киевский, отправленный в Византию наблюдать за проведением в жизнь унии, был провозглашен папой патриархом Константинополя in absentia [35] , но какой-либо реальной властью не обладал. Он впал в старческое слабоумие и скончался в Риме в 1463 году.
35
Заочно.
Что касается Константина, то нет ясности ни с тем, какова его судьба, ни с местом его захоронения. Смерть императора знаменовала собой закат византийского мира и начало «туркократии», турецкой оккупации Греции, которую застал Байрон, — она окончилась уже после его смерти. Оставшаяся неизвестной судьба Константина привлекла к себе внимание греков, испытывавших острую тоску по былой славе Византии, и со временем стала объектом множества предсказаний. Он превращается в греческой народной культуре в персонаж наподобие короля Артура, Царя Прошлого и Будущего, спящий в своей могиле близ Золотых. Ворот. Согласно преданию, некогда Константин возвратится через эти ворота, прогонит турок обратно на восток, туда, где находится Дерево с Красным Яблоком, и вернет себе власть над Городом. Образ императора стал своего рода талисманом, и турки боялись его: Мехмед внимательно следил за братьями Константина и счел за лучшее замуровать Золотые Ворота. Пресловутые легенды явились причиной трагической посмертной судьбы злосчастного Константина. В конце XIX столетия его наследие стало связываться с национальными представлениями греков, Великой Идеей — мечтой о включении греческого населения Византии в греческое государство. Это вызвало обернувшееся катастрофой вторжение в Турецкую Анатолию (его отразил в 1922 году Кемаль Ататюрк), резню греков в Смирне и последующую смену населения. Только тогда надежды на восстановление Византии окончательно исчезли.
Но
В самом Стамбуле сейчас мало что осталось от христианского города, хотя до сих пор можно пройти через медные двери Святой Софии, по которым в последний раз били снаружи 29 мая 1453 года, приблизиться к мозаичному изображению Христа, поднимающего руку в жесте благословения. Сейчас здесь все поражает точно так же, как в VI веке. Сам Город, заключенный между двумя сторонами треугольника, которые образуют Золотой Рог и Мраморное море, зримо сохраняет в себе отдельные черты, обусловившие множество важнейших событий. Паромы пыхтят, вплывая в устье Босфора с запада по следам четырех христианских кораблей. Они минуют мыс Акрополис, где разыгралась морская битва, а затем так же делают поворот против ветра в устье Золотого Рога, перегороженного теперь другим препятствием — мостом, ведущим в Галату. Во время следующей остановки, у берега Золотого Рога, суда причаливают близ Касимпаши — Долины Источников, где корабли Мехмеда один за другим с плеском сходили в спокойную воду. На Босфоре Румелихисар, «Перерезанное горло», до сих пор возвышается над крутым берегом, и красный турецкий флаг свободно реет на огромной башне у самого моря, на строительство которой дал так много денег Халил-паша.
Некоторые из стен, прикрывавших Город с моря, в особенности те из них, что стоят вдоль Золотого Рога, сохранились до нашего времени лишь частично. Однако большая стена Феодосия, ограждавшая Константинополь с суши — третья сторона треугольника, которая открывается взору современного туриста, прибывающего из аэропорта, — пролегает через эти места так же, как и в былые времена. По мере приближения, однако, становится заметно, что стена существует уже пятнадцать столетий: многие ее участки уничтожены или развалились от ветхости, повреждены в одних местах и не слишком удачно восстановлены в других. Башни, ставшие жертвой вражеских ядер или времени, странно накренились. Во рву, причинявшем столько неприятностей османским войскам, теперь мирно растут овощи. Укрепления разрушены в тех местах, где проходят разветвленные магистрали, а под ними проложены тоннели метрополитена — и они прорыты куда лучше, чем это удавалось сербским минерам. Но, несмотря на сложности, связанные с воздействием современной цивилизации, стена Феодосия сохранилась почти целиком. Вдоль нее можно пройти от моря до моря, спуститься по склону вдоль ее центрального участка в долину Лика, где стены были разрушены огнем средневековых пушек, или постоять на бастионах, представляя себе турецкие шатры и флаги, развевающиеся внизу на равнине, «подобно цветкам тюльпанов», и галеры, бесшумно скользящие по сверкающей глади Мраморного моря или Золотого Рога. Почти все ворота времен осады сохранились. Мрачные тени их массивных арок вызывают благоговение, хотя сами Золотые ворота, подступ к которым усеян каменными ядрами из больших пушек Урбана, в давние времена заложили кирпичом по приказу Мехмеда, дабы воспрепятствовать предреченному возвращению Константина. Для турок же наибольшее значение имеют Адрианопольские ворота — византийские Ворота Харисия, ибо через них Мехмед торжественно вступил в Стамбул. Об этом напоминает мемориальная стела. Но те ворота, с которыми связаны самые драматические события в истории осады, стоят совершенно забытые немного дальше по направлению к Золотому Рогу.
Здесь стена неожиданно поворачивает направо. Поблизости, скрываясь за пустырем и непосредственно примыкая к остаткам дворца Константина, находится непримечательная заложенная кирпичами арка — образец многочисленных переделок и починок, проводившихся в течение столетий. Некоторые говорят, что это роковые Цирковые ворота — небольшая калитка, оставленная открытой во время решающей атаки и позволившая тем самым турецким солдатам проникнуть наконец за стену. Но, возможно, она находится где-то в другом месте. События, происходившие во время осады, с легкостью растворяются в мифах.
Еще один важный участник того, что происходило весной 1453 года, мирно пребывающий в пределах современного города, — сами пушки. Разбросанные по всему Стамбулу, они дремлют рядом со стеной или во внутреннем дворе музея — грубо перехваченные обручами стволы, по большей части не пострадавшие за пять веков от непогоды. Иногда рядом с ними лежат превосходные гранитные или мраморные ядра, которыми они стреляли. Что касается гигантской пушки Урбана, то от нее не осталось и следа — вероятно, ее переплавили в турецком литейном цехе в Тофане. Через какое-то время за ней последовала огромная конная статуя Юстиниана. Мехмед снял скульптуру с пьедестала по совету своих астрологов, но случилось так, что она долгое время лежала на площади перед тем, как ее в конце концов отправили на переплавку. Французский ученый Пьер Жиль видел некоторые ее части в XVI столетии. «Среди кусков находились ноги Юстиниана величиной больше меня, и его нос, чья длина превышала девять дюймов. Я не решился открыто измерить ноги лошади, пока они лежали на земле, но тайком измерил одно из копыт и нашел, что оно имеет в высоту девять дюймов». Это было последнее «явление» великого императора и величия Византии, прежде чем их поглотила печь.