Константинопольский Патриархат и Россия. 1901–1914
Шрифт:
Начиная с середины XIX в. русская имперская идея входит в столкновение в другой имперской идеей византийского происхождения – греческой великой идеей , идеей объединения всех исторически греческих областей в одно царство со столицей в Константинополе. Корни великой идеи восходят к XIII в., когда разоренная сельджуками и крестоносцами Византия впервые осознает необходимость объединения своих земель под скипетром греческого императора. Постепенно происходит отождествление Византии именно с греческим народом, с эллинизмом; империя теряет свое наднациональное вселенское значение. Понятия «эллин» и «православный» становятся почти синонимами, и задача греческого царства теперь состоит не в завоевании новых территорий, а в возвращении своих исторических земель. Эта идеология доминирует в сознании греческого народа на протяжении всего османского владычества, которое воспринималось как временное состояние. По мере успехов русско-турецких войн, ослабления Турецкой империи и особенно после образования независимого Греческого государства в 1830 г. греческая национальная идея крепнет и получает дальнейшее развитие. Середина XIX в. – эпоха роста национального самосознания всех балканских народов, которое очень быстро преобразовалось в агрессивный национализм. Османская империя и Балканы представляют собой характерный пример постепенной замены старой идеологии, основанной на религиозном принципе, новой идеологией эпохи национализма. При этом знаменем национальной борьбы стало православие, что привело к отождествлению нации и религиозной принадлежности и в то же время к подмене церковных понятий национальными [98] . В это время в афинских интеллектуальных кругах происходит теоретическое обоснование великой идеи. Греция – родина европейской культуры, основа византийской цивилизации; от нее получили христианскую веру все православные народы, утверждали афинские профессора и публицисты. Поэтому возвращение доминирующего положения греческого народа в восточном Средиземноморье и на Балканах является восстановлением исторической справедливости, победой культурного начала над варварством [99] .
98
. . . , 1992; . . , 1992; Karpat K. An inquiry into the social foundations of nationalism in the Ott oman state: from social estates to classes. From millets to nations. Princeton, 1973; Modern Greece: Nationalism and nationality. Athens, 1990.
99
Петрунина О. E. Греческая нация и государство в XVIII–XX вв. С. 323–333.
100
Fischei А. Der Panslavismus bis zum Weltkrieg. Stuttgart, 1919; Kohn H. Panslavism. Its History and Ideology. Notre Dame, 1953; Petrovich M. B. The Emergence of Russian Panslavism, 1856–1870. New York, 1956.
Термин «панславизм», который до сих пор является базовым в греческой и западной историографии, посвященной участию России в восточном вопросе, по сути, некорректен, а в ряде случаев и прямо неверен. В XIX в. его использование было, как правило, очень удобной политической ширмой, за которой стояло сопротивление любым русским инициативам на Балканах. По справедливому замечанию слависта А. Н. Пыпина, „опасности панславизма" – только политическая уловка, за которой скрывается просто вражда к России… Остается возмутительным факт, что ради „опасностей панславизм" несчастное балканское славянство осуждалось и еще осуждается на рабство; что ради этих опасностей отвергались безобразия турецкого правления» [101] . Если в период до 1878 г. понятие «панславизм» еще было в какой-то мере применимо к русской политике на Балканах, то в 1880-90-е гг. оно становится просто условным ярлыком в устах противников России. Вряд ли возможно говорить о политике панславизма России на Ближнем Востоке и Балканах в 1900-10-е гг., когда лишь некоторая часть русских общественных и политических деятелей придерживались славянофильских (вернее, неославянофильских) взглядов, в то время как большинство, разочаровавшись в идее опоры на южных славян, проповедовали русскую национальную политику; кроме того, в России всегда были сторонники филэллинского направления, которые ратовали за всеправославное единство во главе с греческим народом.
101
Пыпин А. Н. Панславизм в прошлом и настоящем. СПб., 1913. С. 183–186.
Подогреваемое Велиобританией, греческое правительство стремилось к эллинизации всей церкви на Востоке; поднятие национального духа греков в Османской империи посредством школьного дела, разнообразных культурно-просветительских обществ и непосредственно авторитетом священников и архиереев было первейшей задачей политики эллинизма. Прежде всего это касалось Македонии, где преследовалась цель максимальной эллинизации славянского населения [102] . В Малой Азии деятельность просветителей была направлена на укрепление национального самосознания греческого населения внутренних малоазийских областей, многие из которых уже забыли родной язык и перешли на турецкий (караманлиды). В Константинополе проводником национальных идей в церкви был Смешанный совет при патриархе, который находился в тесном взаимодействии с греческим посольством и получал оттуда руководящие указания. Влияние греческих националистов на патриархат, в котором оставалось по-прежнему немало более умеренных архиереев, было большим препятствием для русской политики, ставившей во главу угла принцип наднациональности и подлинно вселенского духа Константинопольской церкви. В 1880-е гг. давление греческого национализма на патриарха Иоакима III привело к открытому конфликту с премьер-министром X. Трикуписом [103] . В начале XX в., с обострением национальных противоречий на Балканах, произошло окончательное отождествление интересов Вселенской церкви с греческими национальными интересами, и идеи наднационального характера патриархата оказались похороненными. Это привело к дальнейшему охлаждению отношений России с Константинопольским патриархатом.
102
Данова Н. Националният въпрос в гръцките политически програми през XIX в. София, 1980; Трайков В. Националните доктрини на балканските страни. София, 2000; Трайкова В. Гръцката пропаганда в Одринска Тракия // Исторически преглед. Т. XLIX. Кн. 3. С. 20–45; . . , 1967; . , 1869–1969. , 1970; . – -. , 1970; . . 1870–1904. , 1992; . . 1856–1912. , 1995; . (1861–1922). , 1995; . (1869–1914). —, 1996; Петрунина О. Е. Греческая нация и государство в XVIII–XX вв. С. 433–445.
103
. – . . . (1878–1884). , 1998.
Однако и в среде самих вдохновителей Великой идеи не было полного согласия. Часть константинопольских банкиров понимали, что их богатство и влияние обязано существованию Османского государства; поэтому они выработали свою концепцию Великой идеи – создания объединенного греко-турецкого государства старого имперского типа, в котором греки постепенно займут все ключевые позиции. Осью и центром этого государства была Константинопольская патриархия [104] . Более жизнеспособным, тем не менее, оказался другой, агрессивный националистический вариант Великой идеи, направленный на консолидацию всех территорий с греческим населением в одно национальное государство [105] . Границы этих территорий никогда не были определены четко: если максимальные претензии греков распространялись на всю южную часть Балканского полуострова, где обитало смешанное греко-славянское население, а также на побережья Черного и Средиземного морей и значительную часть Малой Азии, то более трезвые из политиков ставили перед собой задачу включения в Греческое государство островов Эгейского моря, Македонии и южной части Фракии, Константинополя и прилегающих к нему территорий, а также береговой линии Средиземного моря. Эгейское море, таким образом, должно было стать «греческим озером». Афинский вариант Великой идеи пользовался поддержкой западных держав, заинтересованных в ослаблении Турции и осуществлении в будущем своих колониальных интересов на Ближнем Востоке путем создания небольших зависимых балканских государств. Согласно второму сценарию и развивались дальнейшие политические события на Балканах. Страх перед экспансией «русского панславизма» на православном Востоке был столь велик, что уже в 1917 г., перед поездкой на собор Русской церкви, Александрийский патриарх Мелетий Метаксакис намеревался посвятить свою речь не восстановлению патриаршества в России и перспективам межцерковного общения, а обвинениям по поводу деятельности русских организаций в Палестине и русского монашества на Афоне, – то есть выбрать путь, заведомо обреченный на провал любых созидательных инициатив.
104
Одним из представителей этого направления был А. Сулиотис-Николаидис. См.: – - . // . – . , 1998. . 103–110; Петрунина О. Е. Греческая нация и государство в XVIII–XX вв. С. 447–450. См. также: . , 19 . – 1919: . . , 1998; . 17– 20 . , 1998; . . 19 . , 2003.
105
Идеологами этого направления были члены фанариотских семей (Суцо, Карафеодори, Маврокордато, Драгуми), которые имели своих представителей в Константинополе и Афинах. Из их среды вышли почти все греческие и многие оттоманские дипломаты XIX – начала XX в. См.: Blinkhorn М., Veremis Т. Modern Greece: Nationalism and Nationality. Athens, 1990; . // . 2001. T. 28. № 34; Константинова Ю. Стефанос Драгумис като идеолог и вдъхновител на гръцката въоръжена пропаганда в Македония (края на XIX – начало на XX век) // Исторически преглед. 2008. Кн. 5–6. С. 211–231.
Курс на сохранение status quo на Балканах сковывал и развитие мессианских идей в России. Толчком к выходу из состояния стагнации послужили поражение в русско-японской войне и революция в России. Объявление свободы слова и печати, назначение министром иностранных дел А. П. Извольского, склонного к активной политике на Ближнем Востоке, – все это способствовало пробуждению идей наступательного движения России в сторону ее «исторической вотчины» – Константинополя. В этом вопросе соглашались политики
106
Русская мысль. Январь 1908 г. С. 146.
107
Передовая статья «На Ближнем Востоке» (Московские ведомости». 7(20) марта 1908 г. № 56).
Речь министра иностранных дел А. П. Извольского в Думе 4 апреля 1908 г., в которой впервые прозвучал термин «национальная политика», послужила новым стимулом к развитию неовизантийского направления в общественно-политической мысли. В отличие от узконациональных политических программ балканских государств, где отождествление этнической и церковной принадлежности было залогом национального выживания и основой строительства государства, Российская империя в своей внешней политике на Ближнем Востоке никогда не ставила во главу угла принцип национальной исключительности. Еще в 1880-е годы, с поворотом политики к национальным началам, за основу ее была взята византийская наднациональная, вселенская идеология. Именно возвращение Константинопольскому патриархату его подлинного вселенского назначения было объявлено лозунгом церковной политики России конца XIX в. Строя проекты вовлечения в свою государственно-идеологическую сферу других православных народов, ни русское правительство, ни теоретики этих планов не предполагали какого-либо национального давления на эти народы: напротив, развитие культуры каждого из народов приветствовалось. Другое дело, что идеальная концепция не всегда работала на практике там, где была возможность ее практического осуществления.
Своего апологета русская имперская идея в начале XX в. нашла в лице Л. А. Тихомирова (1852–1923). В прошлом революционер-народник, в конце 1870-х гг. Тихомиров пришел к крайним консервативным убеждениям и представил обоснованную теорию русского монархизма, связав его с монархизмом византийским как своим непосредственным предшественником [108] . «Византийская государственность, – писал он, – лишь в очень малой степени строилась на идее царя-Божия служителя. Эта идея только освятила абсолютистскую власть, которая, однако, не получила перестройки сообразно с ней, а сохранила юридически староримский смысл». Недостатки римской государственной системы, не давшей развиться социальному строю, привели к неспособности Византийской империи ассимилировать включенные в нее народности и не дали византийскому автократору развиться в истинную верховную власть [109] . «Настоящий тип монархической верховной власти, – продолжал Тихомиров, – определяющей направление политической жизни, но в деле управления строящей государство на нации, живой и организованной, – этот тип государственности суждено было, впоследствии, развить Московской Руси, взявшей благодаря урокам Византии монархическую верховную власть в основу государства, а в своем свежем национальном организме нашедшей могучие силы социального строя, в союзе с которыми монарх и строил свое государство» [110] .
108
Тихомиров А. А. Монархическая государственность. СПб., 1905. 2-е изд. СПб., 1992.
109
Заметим, что Тихомиров, как и многие монархисты его времени, не являвшиеся профессиональными историками, видел византийское самодержавие в том ракурсе, который соответствовал его концепции. Исследования XX в. показали, насколько далеко эти построения стояли от исторической реальности. См.: Dagron G. Empereur et Pretre. Etude sur le «Cesaropapisme» Byzantin. Paris, 1996. Рус. пер.: Дагрон Ж. Император и священник. Этюд о византийском «цезарепапизме». СПб., 2010.
110
Тихомиров Л. А. Монархическая государственность. СПб., 1992. С. 193–195.
По мнению Тихомирова, Россия представляет собой страну с благоприятными условиями для выработки идеальной монархической верховной власти. «Политическая сущность бытия русского народа состоит в том, что он создал свою особую концепцию государственности, которая ставит выше всего, выше юридических отношении, начало этическое. Этим создана русская монархия, как верховенство национального нравственного идеала, и она много веков вела народ к преуспеянию, к всемирной роли, к первой роли среди народов земных – именно на основе такого характера государства» [111] . Монархический принцип силен в нравственном единении с народом, однако в России это единение после Петра I было чрезвычайно слабо. Идеалом монарха для Тихомирова является Александр III, которого он сравнивает с Константином Великим. Церковь – самая крепкая опора царской власти в России. Русское национальное сознание, пробудившееся в лице славянофилов, вступило во второй фазис своего развития в лице Н. Я. Данилевского и К. Н. Леонтьева; теперь этому сознанию, как считал Тихомиров, суждено пережить новый, более высокий этап [112] . Эти идеи были подхвачены другими теоретиками русского самодержавия, среди которых все чаще высказывалась уверенность, что в скором времени «Константинопольская вотчина» станет русской [113] .
111
Там же. С. 388.
112
Тихомиров А. А. Русские идеалы и К. Н. Леонтьев // Тихомиров А. А. Критика демократии. М„1997. С. 515–516.
113
Черняев Н. Мистика, идеалы и поэзия русского самодержавия. М., 1998; Захаров Н. А. Система русской государственной власти. Новочеркасск, 1912; Казанский П. Е. Власть всероссийского императора. Одесса, 1913.
Л. А. Тихомиров
С начала 1909 г. Тихомиров стал главным редактором «Московских ведомостей» и сделал газету рупором своих взглядов. «По историческим своим преданиям, – писал по поводу выступления Извольского корреспондент газеты, – Россия является прежде всего представительницей тех материальных и нравственных благ, какие выработаны ее! собственной жизнью, по началам, завещанным ей Византией и южнославянскими ее спутницами». В задачи России входит «если не материальное, то хотя бы нравственное воздействие на области некогда византийские». Далее в той же статье расставляются национальные приоритеты русской политики на Ближнем Востоке. «По своему же историческому призванию, – продолжает публицист, – Россия должна служить опорой для развития в культурной области прежде всего русского народа, затем – начал славянских, а наконец, – греко-славянских, ибо она является ныне, как встарь Византия, главным носителем идей чистого христианства» [114] .
114
Основы национальной политики // Московские ведомости. 9(22) апреля 1908 г. № 83.
Неудача Извольского в боснийско-герцеговинском вопросе на время приостановила развитие воинственно-наступательных настроений. В апреле 1909 г. вышла в свет большая статья П. Б. Мансурова, одного из самых авторитетных сотрудников МИДа на Ближнем Востоке, в которой автор дает анализ создавшейся ситуации и намечает дальнейшие пути развития русской политики. Статья является своего рода программным документом, выражающим основные положения идеологии имперского византинизма в русской ближневосточной политике начала XX в. Русское общество, писал Мансуров, не хочет мириться с дипломатическим поражением и унижением отечества. Для России по-прежнему актуален вопрос о проливах, впервые поставленный в XVIII в. Первоочередной задачей в настоящий момент является охрана Балканского полуострова и Малой Азии от натиска германской политики, проявлением которой служат постройка Багдадской железной дороги и другие начинания Германии и Австро-Венгрии. Экономическая сторона вопроса до сих пор не играла существенной роли. Особое значение придавал Мансуров традиционному идеологическому орудию России на христианском Востоке, православной вере, которая является общей нравственной почвой для России и славянских народов на Балканах. «Несмотря на все наши ошибки и, главным образом, на наше невнимание, это единение является еще неистощимым нашим капиталом в области политики» [115] . По мнению Мансурова, опора на одних только славян является ошибкой; это отвратило от России православную Румынию, сохранение связей с которой важно как с географической и стратегической, так и экономической точки зрения.
115
Мансуров П. Россия и Ближний Восток // Московские ведомости. 22 апреля 1909 г. № 90; 25 и 25 апреля 1909 г. № 92 и 93.