Конъюгаты: Три

Сантори Люминис

– Пошляк ты. Давай сюда тарелку, суп готов, и вот краковская, всю разрежь, а то тебе не хватит. Потом ко второму у меня и осетинский пирог поспеет. Кушай-кушай, так с тебя хоть какой-то толк.

Обедают. Хрисанф нет-нет да и смотрит на ученика своего.

Вроде, цвет лица улучшился, перестало вонять порохом и то хлеб.

– Золотарева не легла бы под обычный коржик.

– Тьфу ты! Хватит уже. Чуть не поперхнулся.

– Ты вот её считаешь обыкновенской девкой, а оне стало быть выбирали. Приглядывались.

– Маразм.

Вообще-то, лучка

пучок зелёный дикий говорила, что никто её не замечал, кроме меня. А сама была в окружении людей, что мужчин, что женщин.

– В этом есть доля правды. Но в свете последних событий… Я узрел, что она действительно тебя любит.

Арсен уже привык к этой их повседневной мирской конъюгации, что ему было даже всё равно. Порой чувствовалось, что это и не конъюгация вовсе, а просто беседа.

– Это извечная наша с Далилой курица и яйцо.

– Что?

– Ты спишь, и вообще присутствуешь здесь, или я так в собственном воздух сотрясаю.

– Валяй, сотрясай потихоньку.

– Я за теорию, что Выбирает женщина. А жена придерживается противоположной точки зрения: что Выбирает мужчина. Это надо же до такого додуматься. Наверное, поэтому она и писательница.

– У каждого своё видение.

– Потом мы, конечно, сходимся, что на деле и те и другие. Так приятно бывает.

Не сдерживается, не может спрятать блаженную улыбку.

– В чем-то сеньорита права. То есть, я сторонник гипотезы, что всё индивидуально, если интересно. Но в вашем случае, возможно, было так, как считает Птеровна.

– Ой! Сэнсэй Иванов! То есть, дай я тебе объясню на пальцах. Если без шуток. Я же понимаю Аэлиту. Я тоже, как бы, как это сказать. Я же мокрица, невзрачное невидимое насекомое. Я – ничто. Особенно для таких, как Далила.

– Ой. Не так будет сказано.

– Поэтому, это она меня выбрала. Заметила. Как заметил ты Аэл. Или как она тебя заметила.

– Хрисанфыч – ты просто сумасшедший. Заруби это у себя на носу. У тебя просто встроенное королевство кривых зеркал в мозгу. Если ты не знаешь. Мне не так чтобы приятно, но пофуй сейчас вообще, ты Птер – ходячая бабья сухота, тоска и прочие причины. Никакой ты не блошик. Не наговаривай. Грех это.

– Последнее можно было бы и пропустить. Не дорос ещё, чтобы зачитывать мне Что такое хорошо и что такое плохо.

– Другое дело, твой характер, твоя сущность да. Оттого, может, ты и не такой популярный. Бабы ведь тоже люди. Тоже людей любят. Простых там. Не тех, у кого мозги набекрень. Так что твоя Далила, может быть, и не вышла б за тебя (в сторону: Когда экземпляры, как Корсун, имеются в заначке).

– Гребаный упырь! Он не подходит ей!

– А ты подходишь ага.

– Ах ты маленький вертлявый хитрозадик!

Отрывает рукой большую часть горячего, только что вынутого из духовки, мясного пирога и начинает неистово поглощать, накладывая сверху кучу не совсем домашнего магазинного масла.

– Поедешь со мной, заверну настоящее и сметаны дам густой! Ты что, на маргарине свою массу отращиваешь!

– Чего мне, как вам, баловаться на чистом

сливочном. Мне и синтетика подойдёт.

– Эволюционер мелкий!

– Чё обзываться-то. За хлеб-соль что ли.

– Ладно, прости. Опять вышел из себя, как только про того чувака упомянул. Я же тебя просил не водиться с ним, а ты всё равно продолжаешь встречаться.

– Я не встречаюсь. Он тут пиджак свой забыл. Приходил забирать.

– Приходил он. Он вообще знает, что такое быть пешеходом? Позер. Не за пиджаком он "приходил". Такие мелочи его никогда не интересовали. Корсун суётся сюда из-за тебя.

– Проехали. Ты весь трясёшься, когда эта тема просачивается. Не порть впечатления от приёма пищи. Забудь, айа.

Агний тянется к нетронутому куску Арсена и тому разумеется не жалко отдать.

– Так что, возвращаясь, я, как незаинтересованное третье лицо, полагаю, что это ты выбрал сеньориту.

– Думаешь?

– Почти уверен.

– Но это как-то неромантично. По классике должно быть наоборот.

Хрисанф запивает поглощенное морсом, налитым в большую пивную кружку советских времён. С искренним удивлением.

– Я думал: всегда выбирают женщины.

– Может, они просто соглашаются?

– Это вестимо.

– Ладно, бро, расслабься. Как ты не можешь понять, когда петросянку мочат. Как ты сам сказал, это обоюдный процесс и нет здесь ни левых, ни правых. Иногда ты просто поражаешь своим простодумием.

Агний почти не слушает собеседника. Поглаживая живот по часовой стрелке, он погружен в собственные мысли.

Как странно всё устроено в этом мире. Все одиноки. Все – не дураки. И стараются себя охомутать отношениями. Разрушают часть себя, чтобы создать связь по типу: ключ-замок. И даже моя Далила, с которой я готов сдувать пылинки, беречь от солнца и луны, носить на ладони, входит в число тех, кто желает быть выбранным, нежели отвергнутым или нетронутым. Такие дела. Почему человек, как пущенная стрела? Однобокий и стереотипный? И почему, если прав Арс, я выбрал её, если отрицаю подобное мировоззрение. Нет, Арсушка-клеймовщик, Арсушка-законотворщик, не так, как говорит Далила. Я не буду верить в эту гребаную теорию половинок. Хотя бы по своей гребаной конъюгатской натуре. Слияние. Как этот пирог. Абсолютно разные по составу и строению продукты: злаки и животные белки. И как вкусно! Я – не картонный пазл. И капельке моего сердца не обязательно стоит подстраиваться под меня, чтоб получить этот идеальный навязанный эталон.

– Но я долго работал над тестом, и мясо измельчил в блендере.

– Не лезь без спросу. Как ты вообще здесь оказался?

Выталкивает хозяина дома из себя.

– Такой шустрый, не могу.

– Ничего я тебе не навязывал. Сам придумал – сам оскорбился.

Молчат. Странный конъюгат собирается домой. Возле дверей.

– Я приходил узнать, как ты справляешься. В общем, вижу, что очень даже неплохо.

– Птерыч, разреши выйти на работу завтра.

– Конечно.

– И я не ставлю тавро… Можно так представлять, но.