Копенгагенский разгром
Шрифт:
— Какому артиллерийскому делу?! — не унимался я. — Да ты только по бабам и умеешь стрелять!
— Напрасно вы так думаете, сударь, — степенным тоном ответил он. — Прежде чем попасть в Россию, я служил в артиллерии.
Мы говорили по-русски, офицер поглазел на нас с любопытством и решил вмешаться.
— В чем дело? — спросил он.
— Встретил старого знакомого, — объяснил подлый французишка.
— Знакомого?! — разгневался я и, обращаясь к англичанину, объяснил: — Этот человек — мой слуга!
Физиономия
— Ага! — обрадовался он. — Французская революция в отдельно взятой семье! Превосходно, мистер! Тем больше рвения вы проявите в сражении с русскими!
— При чем здесь сражение с русскими?! — возмутился я.
— Будут знать, к чему приводит дружба с лягушатниками! — объяснил офицер.
Со всех сторон послышались одобрительные возгласы, многим пленникам понравилось, что мой слуга будет командовать нами. Англичанин обменялся взглядом с мосье Каню. Жан показал кивком, что берет бразды правления на себя. Он сделал шаг вперед и прогремел:
— Итак, господа артиллеристы! Возрадуемся! Благодаря гению доблестного сэра Френсиса Дрейка у нас есть превосходный шанс одержать верх в морском бою, сохранить корабль, а значит, и наши жизни!
По трюму покатился ропот, но мосье Каню перекрыл шум своим голосом. Он рассказал о том, как Френсис Дрейк первым додумался сделать пушечные порты и расставить пушки вдоль бортов корабля. До того пальба производилась только с кормы или с носа. Французишка поведал и о том, как королева Елизавета произвела знаменитого пирата в рыцарское звание и как с легкой руки сэра Френсиса Дрейка в армии появилась традиция отдавать приветствие, приставив руку к правому виску.
Я сидел, разинув рот, будучи не в силах поверить, что бравый вояка в красном мундире и черном цилиндре с роскошным плюмажем, метущим по потолку, — и есть Жан Каню! Скотина, каналья, не упустивший случая обворовать меня!
Злоба душила меня. А прочие невольники слушали его с почтением. Он же разглагольствовал о подвигах Френсиса Дрейка, английский офицер взирал на всех с блаженной улыбкой, а слушатели, по их замыслу, наверно, должны были возгордиться при мысли о том, что не просто сдохнут в вонючем трюме, а продолжат традиции, заложенные каким-то отъявленным негодяем!
— Еще раз напоминаю, — говорил Жан Каню, — мы зависим друг от друга. Нерасторопность одного обернется гибелью всех! Замешкается обезьянка с подачей картуза — неприятель выстрелит первым, и все! Из-за нерадивой обезьянки погибнем все!
Я не выдержал и взревел:
— Какой еще обезьянки?! Что ты несешь, каналья?!
— Вольно, сударь, вам меня обижать! — насупился французишка. — А между тем ваш настрой мешает общему делу.
Офицер посмотрел на меня с осуждением. Я едва не захлебнулся от ярости. Со всех сторон вновь полетели насмешки и оскорбления.
— Вот тридцатишестифунтовая пушка, — продолжал Жан, указав на орудие. — Такую пушку обслуживает тринадцать человек, это оптимальный состав команды.
Мосье Каню перешел к содержательной части разглагольствований, и даже английский офицер больше не взирал на пленников с умилением, а целиком был поглощен поучениями подлого французишки.
— Картуз — это мешок с порохом, — объяснял Жан. — Того, кто подает картуз, по традиции называют обезьянкой!
Бурное веселье охватило невольников.
— Вот пускай этот мистер Дипломат и будет обезьянкой! — выдал кто-то.
Остальные поддержали его идею одобрительными выкриками.
— Ну, каналья! Я тебе покажу! — проскрежетал я.
Мои угрозы еще больше развеселили публику. Соседи улюлюкали и кидали в меня мусором. Даже новички, которых я только что защищал от нападок «старожилов», — даже они потешались надо мною, а те, что оказались поближе, позволили себе распустить руки. Я получил несколько затрещин. В ответ дал по зубам первому попавшемуся соседу. Кулаки со всех сторон обрушились на меня. Я отбивался наугад. Послышался окрик канальи:
— Господа! Поберегите свой пыл! Ярость пригодится в бою!
Офицер смотрел на нас с раздражением прилежного школяра, которому непоседы мешают усвоить урок. По его сигналу солдаты, пустив в ход приклады, прекратили потасовку.
— Картузом заряжается ствол, — продолжал урок французишка. — Затем забивается пыж, через дуло вкатывается ядро, забивается еще один пыж…
— Seems honey, — услышал я голос за спиной.
Обернувшись, я увидел двух мрачных типов. Они смотрели на меня с каким-то особенным интересом.
— Honey, — повторил один.
— No, dottrel, — ответил другой.
Интуиция подсказывала: в подобных случаях нужно бить сразу, лучше на убой. Я подскочил к мрачным типам, замахнулся кулаком. Их руки взметнулись вверх. А я врезал промеж ног коленом одному и мыском сапога другому. Они взвыли дуэтом от боли.
— Вот вам scrambled eggs! — рявкнул я.
Солдаты повалили меня ударами прикладов.
— О, боже мой, сударь, что ж вы творите?! — завопил подлый французишка. — Нужно гнать его прочь! Он вносит смуту!
Поднялся гвалт, и я не разобрал, что ответил англичанин. Но солдаты потащили меня к люку.
— Жан! Каналья! — закричал я по-русски. — Немедленно передай командиру этой лоханки, что я русский дипломат!
— Кстати, — прозвучал голос Жана. — Этот господин отлично разбирается в поварском деле. На камбузе ему самое место!
Я рванулся, надеясь добраться до французишки, чтобы свернуть ему шею. Каналья вздумал распоряжаться мною! Но крепкие руки удержали меня, а английский офицер фыркнул: