Корабль, идущий в Эльдорадо
Шрифт:
Дверь отворилась. В комнату снова вошла Ирина. Наши взгляды встретились.
— За ним приедет спецмашина. Я сообщу дежурному. — Она быстро отвела глаза и, присев к столу, стала что-то писать в своем блокноте.
— Не хотите ли чаю? — предложил Серега.
— С удовольствием. — Ирина убрала блокнот в чемоданчик.
И мы сели пить чай. Как и хотели. С той лишь разницей, что вместо Пал Палыча была Ирина.
— Ну как, Саша, поживаешь? — подчеркнуто вежливым тоном спросила она. — Муж говорил, ты стал писателем. Самому Баварину сценарии пишешь.
— Это шутка, — признался я. — На самом
«Зачем я все это говорю?» — подумал я.
— А жена, дети? — продолжала интересоваться Ирина.
— Нет ни жены, ни детей. — Я перевел разговор на нее. — А ты как живешь?
— Нормально.
— Врачом стала.
— Каким там врачом. Фельдшером.
— Как фельдшером? Ты же хотела поступать в медицинский институт.
— Я и поступила, но не закончила. Меня отчислили со второго курса.
— За что?!
Ирина поморщилась от неприятных воспоминаний.
— Спорила слишком много. Мне говорят: Земля плоская. А я: нет, круглая.
Допив чай, она поставила чашку на стол.
Я сделал движение, чтобы налить еще.
— Нет, нет, спасибо. — Ирина прикрыла чашку ладонью. — Мне пора ехать. Она взъерошила мои волосы. — До свидания… серенький волчонок.
22
Здравствуй, Ксения!
Я решила написать тебе. Мне очень хочется, чтобы ты как можно дольше оставалась наедине с моим посланием. Читала его медленно-медленно. И чтобы на душе у тебя в этот момент было светло и радостно. По-японски такое душевное состояние называется «коун-рюсуи» (за точность не ручаюсь). А переводится примерно так: плывущие облака, текущая вода.
Между прочим, любовь моя, я пишу это письмо кровью. Да-да! А ты думала — красной пастой? Я следую примеру Генриха IV, который тоже писал кровью письма своей возлюбленной, герцогине Конде. У него для этих целей даже была специальная подушечка, утыканная иголками. Он бил в подушечку пальцем и смачивал перо капельками крови.
Если бы можно было как-то материализовать мое восприятие вашей драгоценной особы, то ты сейчас оказалась бы в лесу, на земляничной поляне; ощутила бы на лице ласковое прикосновение солнца, а на губах — вкус парного молока и меда. Твои глаза увидели бы картину Клода Моне (эта картина находится в Эрмитаже; когда-нибудь мы поедем с тобой в Питер, и я тебе ее покажу).
Я не знаю, как объяснить, но все это — ты!
И земляничная поляна, и ласковое солнце, и парное молоко с медом, и картина Моне (а на картине: туманы, туманы… Ваша личность во многом загадка для меня). А еще ты — лиловое, осязаемое, волшебное существо с ласковыми руками и печальными зелеными глазами, которые могут свести с ума кого угодно. Вот они меня и свели.
Знаешь, любимая, твои глаза напоминают мне глаза маленького олененка. Они такие же распахнутые, трепетные, удивительно добрые… Ты мой маленький олененочек.
Ксения, я очень тоскую. Без тебя мне грустно, плохо и одиноко… Часто я — мысленно — подхожу к тебе и, опустив лицо в твои мягкие каштановые волосы, начинаю их целовать, целовать, целовать…
Когда я представляю себе эту сцену, со мной начинает что-то происходить.
Любовь
Сейчас я так ясно вижу твое прекрасное сердитое лицо. Хорошо, любимая, я больше не буду об этом. Но и ты, пожалуйста, больше никогда меня так не мучай.
Нет, вру, мучай меня, мучай — я все от тебя стерплю и все прощу!
Ксюшенька, мне хочется быть с тобой рядом, смотреть на тебя, ласкать, исполнять любой твой каприз… Когда я думаю о тебе, в моем сердце звучит музыка и слова рифмуются сами собой:
Мне показалось, что была зима Пока тебя не видел я, мой друг. Какой мороз стоял, какая тьма: Какой пустой декабрь царил вокруг! Казалось мне, что все плоды земли С рождения удел сиротский ждет. Нет в мире лета, если ты вдали. Где нет тебя — и птица не поет.Ненаглядная моя, олененочек мой зеленоглазый. Я просто схожу с ума от любви.
…Но спокойно. Только что я подставил голову под холодную струю воды. И теперь я в полном порядке. Я бесстрастен, спокоен, даже очень спокоен.
А когда человек спокоен, он начинает философствовать.
Жизнь, дорогая Ксения, есть выбор. Ежечасный, ежеминутный, ежесекундный. И сейчас, когда я пишу тебе это письмо, я не могу делать ничего другого, как только писать тебе письмо. Но мне приятно это делать, это доставляет мне радость и удовольствие. Поэтому я — счастлив.
Родная моя, ты даришь мне счастье.
Помнишь, мы танцевали с тобой ночью под прекрасную мелодию, и ты спросила, о чем я думаю. А я ответил — о тебе. Я мечтал тогда о том, чтобы нам никогда больше не расставаться. Всю жизнь быть вместе.
Как муж и жена.
Утром ты рассказала свой сон о Лизочке. А в конце, с грустной улыбкой, от которой у меня защемило сердце, добавила, что испытываешь странное чувство, будто в другой реальности у тебя есть ребенок, а здесь нет. И я подумал: а что если нам и в этой реальности завести себе симпатичную Лизочку, похожую на нас?
Как ты считаешь?..
Ну, все. Пора ставить точку, а то ты утомишься и в следующий раз не захочешь читать мои письма. Впрочем, сейчас меня ждет не менее приятное дело. Ведь я иду на свидание с тобой. До встречи, милый мой олененок.
Целую тебя нежно в твой самый нежный рот.
Я иду к тебе!
23
И вот я пришел.
Мы сидели у озера на скамейке. Плескалась вода, светило солнце… Мимо нас то и дело проплывали гребцы на байдарках. Неподалеку была водно-спортивная база.