Корабли Санди
Шрифт:
Я посмотрел на деда. Никогда я не видел его дома таким оживленным, помолодевшим, добрым. Экспедиция показала мне совсем другого человека. А я то думал, что знал его.
Так мне не хотелось расстраивать дедушку... Он очень любил невестку больше сына, и письмо нанесет ему такой же удар, как и мне. Может, больше. Он был стар. Мог бы идти о отставку, но третий год плавал в Атлантике, не боялся никаких штормов и работал наравне с молодыми, Очень я его уважал и любил. Редко мы с ним бывали вместе, даже здесь, на одном корабле. Он всегда
– Ты чем-то расстроен, Санди?
– ласково спросила Лиза. Она очень ко мне хорошо относится. Говорит, что я ей напоминаю ее младшего брата. И на этот раз сказала:
– Вы знаете, Николай Иванович, Санди чем то очень похож на моего брата Яшу. Янька уже член Союза писателей, женат, много пережил, а все такой же. Не меняется.
– Нисколько не похож,- даже с досадой возразил Мальшет.- То, что ты принимаешь за сходство,- просто общая для современной молодежи инфантильность. Их до седых волос воспитывают, учат, вдалбливают, как думать, что думать, водят на помочах, вот они и похожи друг на друга.
– Не понимаю, Филипп!
– рассердилась Лиза. Светло-серые (очень светлые!) глаза ее потемнели с досады. Они часто спорили.
Мальшет стал подробно развивать свою мысль. Молодежь надо ставить на руководящие посты. Она не склонна к бюрократизму, догматике, схоластике, она смела и отважна...
– Если она смела, то пусть смело борется со злом во всех его видах и проявлениях,- усмехнулся дед,- а не предоставляет это делать отцам и дедам. С грустью я не раз наблюдал, как молодой человек брюзжит исподтишка, а открыто чуть ли не заискивает перед теми самыми бюрократами и догматиками, которых должен был бы обличать. Вы не находите, Филипп Михайлович?
– Нет!
– отрезал Мальшет.
Затеялся спор, вмешались остальные. Дед замолчал, посмеиваясь. Я тихонько позвал его.
В своей каюте он снял пиджак, аккуратно повесил его в шкаф и сел в пуловере у письменного стола, как всегда прямо, будто позвоночник у него не сгибался.
– Что-нибудь случилось у тебя, Санди?
– добродушно осведомился он.
Я молча протянул ему Лялькино письмо. Сначала он удивился, но начал читать и прочел до конца. Лицо его вытянулось и посерело.
– Сукин сын!
– вырвалось у него.- Этого я давно боялся...
– Разве они жили так плохо?
– грустно спросил я.- Какой же я ненаблюдательный. Ничего не замечал.
– Ну... не изменяли, не бранились на весь дом, не жаловались друг на друга каждому встречному и поперечному. Соседи осудят ее. Ведь он не пьет, не гуляет, не дерется. Даже не курит теперь.
– Я не зал, что так плохи дела,- тихо уронил я.
Мы долго подавленно молчали. За раскрытым иллюминатором шумели в тумане невидимые волны. И все бил судовой колокол.
– Сколько сразу несчастий...- проговорил я.- И Ата вот слепнет. У тебя нет папирос?
–
Дедушка достал из стола гаванские, и мы закурили.
– Я все забываю, Санди, что ты уже взрослый мужчина,- сказал дед растерянно.- Ты любишь эту девушку? Ату?
– Да.
– Может, тебе просто кажется, Санди?
– Нет. Я ее действительно люблю. Уже несколько лет... Еще мальчишкой... Но я не знал, насколько она мне дорога. Думал, ну, люблю, и все. А я ее по-настоящему, на всю жизнь люблю.
– Слепая жена... Это очень тяжело. Впрочем, бывает хуже - когда чужие друг другу.
– Только она мне нужна, только она. Вот нужен ли я ей... не знаю.
– Гм, Санди. Ты нужен сейчас матери. Ей одиноко и тяжело.
– Да, я знаю.
– За чем же дело стало?
– А можно мне раньше уехать?
– Можно. Поговорю с капитаном. На первой стоянке пересядешь на самолет.
– Спасибо, дедушка?
– Не за что, Санди. Ты им... обеим облегчи жизнь.
– Я сделаю, что могу.
– Вот и кончается наше плавание через семь морей и Атлантический океан. Я тобой доволен.
– Спасибо!
– А теперь иди. Я буду писать твоей матери.
– Она будет рада письму.
– Не огорчайся так, Санди. В жизни всегда получаешь удары. Надо уметь их переносить.
– Я научусь.
– Санди!
Я уже взялся за ручку двери. Дедушка подошел ко мне:
– Хоть ты и взрослый, но поцелуй меня, как прежде, когда был маленький...
Все-таки дед был очень одинок. Кроме товарищей по работе, никого у него не было. Разве у него жена? Разве у него сын? Холодные и далекие.
Я крепко обнял деда и несколько раз чмокнул его в обе щеки. Он бледно улыбнулся. У него задергалось веко.
Я не спал всю эту ночь. Сидел на опустевшей палубе, смотрел во влажную, насыщенную всеми запахами океана тьму и слушал туманный сигнал. Но, как это ни странно, я не чувствовал себя несчастливым.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
Меня никто не встретил на аэродроме, потому что я не известил о своем возвращении. И хорошо сделал: самолет пришел в четыре утра вместо девяти вечера (задержала нелетная погода), и мама, по крайней мере, не нервничала. Такси доставило меня до дома за десять минут.
Я стоял у подъезда нашего дома и смотрел на пустынную в этот ранний час улицу. Город крепко спал. Солнце всходило где-то за горой. Ночью прошел дождь, и тротуары еще блестели, отражая в лужицах дома и небо. Был конец лета, и, наверное, стояла жара, а ночи были душные, так как даже дождь не освежил воздуха. От радости у меня так билось сердце, что я его даже чувствовал.
Где бы человек ни ездил, какие бы радости ни получал от путешествий, но самая большая радость - вернуться домой! Наверное, Лялька осудила бы меня за то, что я продолжаю радоваться, когда столько у меня горя, но, сказать по-честному, я радовался как сумасшедший.