Кораблики, или «Помоги мне в пути»
Шрифт:
На голом месте – без кустов, с невысокой травой – тянулись длинные, редко поросшие валики глинистой земли. На них стояли палки с дощечками – редко и косо. Они похожи были на фанерные лопатки, какими в раннем детстве я разгребал снег.
– Вот... – Старик остановился. – Последний приют тех, у кого в жизни приюта не было... Да и жизни-то, можно сказать, почти не было...
Он что-то прошептал, перекрестился, взмахивая широким рукавом, и отошел, словно говоря: "Теперь смотрите сами".
Я будто
18.05.2048. Костик Стрельцов, 9 лет. Тим Караулов, 12 лет. Ян Красаускас, 8 лет. Андрей, 14 лет. Сережа, 5 лет. Щелчок, 10 лет. Мухомор, 11 лет. Неизвестный мальчик, ок. 13 лет. Неизвестный мальчик, ок. 11 лет. Неизвестный мальчик, ок. 14 лет...
Завороженно, как в гипнозе, я переходил от таблички к табличке. От одной длинной могилы к другой. И осознанным чувством было лишь одно: перехватившее горло жуткое ожидание, что сейчас увижу: "Петя Викулов, 12 лет"...
Но имен было немного. Чаще "неизвестный", "неизвестный"...
А Петька... кому он здесь мог быть известен?!
– Как имя вашего мальчика? – спросил старик. Он опять подошел и стоял сзади.
– Петр... Петька... Петя Викулов...
– Нет здесь такого, – ласково сказал старик, и я ощутил мгновенную режущую благодарность – и за ласковость, и за это "нет". Но облегчение было секундным.
– Здесь же... столько неизвестных... которым двенадцать...
– Молитесь, чтобы не было его и среди них...
Я молился. Отчаянно, без слов, одной болью сердца.
– Но как узнать?..
– Пойдемте ко мне, посмотрим.
– Что... посмотрим?
– Пойдемте, сударь, вам надо передохнуть. Вы же едва стоите. Да и вымокли.
В самом деле, сюда на площадку сыпался равномерный – не крупный и не мелкий – дождь. Я лишь сейчас заметил...
2
Старик привел меня к знакомому приземистому дому в кладбищенской чаще.
– Раньше здесь жили рабочие, – слабо сказал я. Просто так, чтобы показать, что я размяк не окончательно.
Дед кивнул:
– Жили. Но ушли. Сейчас тут я живу. Один... Я здешний сторож...
Манерами он не очень походил на сторожа. Чувствовалась интеллигентность. Но, впрочем, мало ли было во все времена философов, ушедших в сторожа?
Мы вошли. В просторной комнате стояло сухое тепло. И было почти пусто: некрашеный стол, три табурета, железная старомодная кровать, узкий глухой шкаф у двери. Несколько образов в углу с искрой-лампадкой (то ли настоящей, то ли электрической; невольно вспомнил я подвал, свой кораблик и свечку).
– Сядьте, сударь... Лучше туда, на кровать, привалитесь к стенке. На вас лица нет...
Но я сел на табурет, к столу.
– Это пройдет. Сами понимаете, зрелище было... не для всякого.
– Понимаю, – отозвался он суховато. – Но давайте уж доведем дело до конца. Насколько возможно... Вы же сами этого хотели.
– До какого... конца?
Он раскрыл скрипучий шкаф, достал плоскую серую книгу. Вроде тех, что в старину назывались амбарными. Сел напротив меня, полистал.
– Вот, начиная с конца мая... Двенадцать лет, говорите?
– Да. То есть уже почти тринадцать...
– А как выглядел?
– Светлый... худенький такой, курносый... Невысокий... Впрочем, возможно, подрос, пока меня не было...
– Посмотрим... Неизвестный, около двенадцати лет, волосы черные, курчавые... Нет, не он, конечно... Неизвестный, одиннадцать-двенадцать лет, рыжеватый, шрам над левой бровью...
Я опять стал погружаться в серый, какой-то волокнистый страх.
– ...неизвестный двенадцати-тринадцати лет, русый, брови светлые, нос вздернутый, на груди и животе крупные черные родинки...
– Подождите, – сказал я со стоном. – Вы... что же, осматриваете каждого? И описываете потом?
Он поднял косматую голову. Сказал тяжело, будто гирю положил перед собой:
– Да. Я настоял на этом. Перед тем как хоронить, осматриваем каждого в кладбищенской часовне. Может быть, потом кто-то станет их искать, хотя шансов на это мало. Или по крайней мере со временем удастся установить имя у тех, кто неизвестен. Чтобы я мог поименно каждого назвать в поминальной молитве... Я ведь не только сторож, но и священник в здешней часовне...
То, что я сказал дальше, далось мне далеко не сразу. Пришлось прорываться сквозь страх, сквозь суеверный внутренний крик "Не надо!", словно сквозь черные джунгли. Но неизвестность страшнее всего, и я выговорил:
– У Петьки... на левой лопатке... родинка, похожая на гусиную лапку. Размером с пятак...
Священник думал секунды три. Потом решительно мотнул головой:
– Нет, сударь. Такого мальчика не было. Я говорю твердо, я помнил бы... – И уже мягче, словно тоже отходя от страха, проговорил: – Всех погибших детей привозят только сюда, значит, среди мертвых вашего Пети нет. Ищите среди живых...
Я помолчал, подышал, загоняя в себя слезы. Ощутил новую надежду. Старик проговорил слегка наставительно:
– Понимаю, что все это тяжело, особенно для непривычного человека. Но вам надо было через это пройти, коли уж решились искать мальчика здесь...
– Но я искал-то его живого...
– На кладбище?!
– Да... У него здесь похоронена мать. Я был уверен, что он придет на могилу. И у него обычай – каждый раз оставлять там бумажный кораблик. Вот я и надеялся...