Кораблики, или «Помоги мне в пути»
Шрифт:
– Злодеи, коим чужая боль давала сладкую радость, были во все времена, – слегка монотонно продолжал отец Венедикт. – Это сатанинская рать. И это страшно. Во сто крат страшнее, однако, когда имеющие власть над страною берут это злодейство себе на пользу. Когда Полоз становится нужен правителям государства... Это уже печать проклятия, и власть такая обречена. Но сколько еще крови и горя будет, прежде чем придет возмездие... И Петька наш – лишь малая капля в этом потоке...
Он сказал "наш", и это обрадовало меня. Но совсем не обрадовала
Я хотел сказать, что при всем понимании общей беды, эта капля для меня самая родная. Но отец Венедикт вдруг взвыл и бросился за дверь. Там что-то шипело. Я учуял запах горелой пластмассы.
Отец Венедикт вернулся через минуту.
– Чай выкипел, чайник расплавился. Любимый был...
– Это я виноват.
– Оба виноваты, пустились в философию... А другого у меня нет, нечем угостить теперь...
– Спасибо. Я пойду...
– Куда вы сейчас? Мы еще и не договорили, что делать-то.
– Сначала оставлю письмо... там, у камня. Потом пойду по улицам. Может, повезет, увижу!..
Я понимал, что едва ли повезет. Но все же это будет поиск. Будет надежда... А если надежда исчезнет, если узнаю... самое страшное, тогда отыщу и убью Полоза. И пусть меня ловят! Уйду на "Иглу" и там – лет на сто вперед! Потому что в этом времени меня уже ничто не держит... Но... Господи Боже ты мой! В непомерной тревоге за Петьку, в горькой этой тоске я же забыл, что случилось с "Иглой", с Конусом! С Доном и Рухадзе! С нашим общим делом!
Разве можно хоть на миг забыть такое?
И вот оказалось, что можно. Видимо, потому, что того дела, той цели уже не было и все, что касалось Петьки, теперь сделалось не просто главным, а единственным...
От всех этих мыслей я опять обессиленно обмяк за столом. Но отец Венедикт сказал:
– Пишите письмо... – Он принес толстый черный карандаш и деревянную дощечку.
Я суеверно зажмурился: дощечка была такая же, как там, на братских могилах. Отец Венедикт кивнул:
– Понимаю. Но это лучше, чем бумага, надежнее. Неизвестно ведь, сколько там лежать вашему письму.
Я вывел на желтом дереве: "Петька, это я, Пит. Я живой. Найди меня, отзовись..." – и задержал руку. Дать свой гостиничный адрес и номер связи? Что-то подсказывало: не надо.
– Напишите, чтобы нашел меня. Это проще, – посоветовал отец Венедикт. – Уж я-то его не отпущу... А вам нет смысла оставаться в гостинице. Полоз-то на свободе. Дело может кончиться не только дуэлью...
Я написал: "Спроси про меня у отца Венедикта. Он живет в кладбищенском доме..." – и вопросительно поднял глаза:
– Что же мне теперь делать? Тоже оставаться здесь? Я, наверно, стесню вас...
– Не стесните, но... Я вам дам адрес одной своей знакомой, это в старом квартале, укромный дом. Снимите там комнату. Если будут новости,
– Спасибо... Отец Венедикт! А всю эту историю, весь его... сволочной план с расстрелом вы не пытались как-то сделать достоянием гласности? Через газеты, через эфир...
– Ну как же не пытался! Но пресса у нас, как известно, абсолютно свободная. Хочет – выступает, хочет – молчит. Тут ей, видимо, кто-то посоветовал, что выгоднее молчать. Чего, мол, делать сенсацию из фантазий свихнувшегося старика. И господа журналисты свободно и добровольно приняли решение помалкивать... Я связался было с небольшой частной телекомпанией, но там, в силу несчастного совпадения, произошла авария передатчика... Одно хорошо: план свой Полоз, видимо, все-таки пока оставил...
– Пока... Вы упомянули о зомби. Значит, этот подонок продолжает свои эксперименты!
– Кто знает... Возможно, это была лишь отговорка, чтобы уломать меня. Ему ведь любого мальчонку угробить – одна радость.
"А если этим зомби был Петька?" – ожгло меня. И пришлось помолчать, сглатывая страх, приходя в себя. Потом я решительно встал. Отец Венедикт не удерживал меня, дал клочок бумаги с адресом.
– Заберите в гостинице вещи и давайте-ка на эту квартиру...
4
С адресом в кармане, с дощечкой-письмом в руке я опять двинулся сквозь кладбищенские джунгли.
Пока мы беседовали с отцом Венедиктом, дождь шуршал за окном, но сейчас перестал. В серости облаков пробивалась солнечная желтизна. Сильно пахло мокрой травой. Брюки внизу и замшевые башмаки у меня промокли.
Я добрался до могилы, прислонил к памятнику дощечку и пошел дальше. Не к воротам, а к ближней стене, где был пролом. Инстинкт подталкивал меня избегать привычных путей.
Через пролом я выбрался на улицу.
Впрочем, улицы в полном понимании не было. Позади меня – кирпичная стена, впереди – глубокий травянистый кювет, а за дорогой – частые тополя и разноцветные пластиковые ангары. И ни души...
Я стал ждать такси-автомат или какие-то другие колеса, потому что ни станцией воздушной дороги, ни входом в подземку поблизости и не пахло...
Скоро я понял – черта с два здесь кого-нибудь дождешься.
Сверху опять мелко забрызгало. Я прижался к бугристому стволу тополя (ощутив к нему что-то вроде братского чувства за могучую толщину).
Наконец показалась машина. Широкий, похожий на такси автомобиль, но неприятного темно-лилового цвета и без фонарика над ветровым стеклом. Явно не таксомотор. Но... остановился. Из-за меня? Едва ли. Слишком далеко, метрах в десяти.
Откинулась дверца, задом выбрался грузный (чуть ли не как я) мужик. Следом стал вылезать второй, странно возился. И вдруг мимо этих двоих комочком выкатился третий. Маленький! Упал в кювет, вскочил, зайчонком кинулся вдоль стены. Явно – в страхе и отчаянии!