Коралловый остров из речных ракушек
Шрифт:
Читал он, читал, слушал, слушал, смотрел, смотрел, потом плюнул, и пошел к бабке Поганкиной, купил у нее три литра самогона, выпил его весь строго до донышка, сел опять телевизор смотреть, думал, что в мозгу сдвинется. А там как на грех про Ленина рассказывают, что все беды от него пошли, мол, кулаков он раскулачил, и все такое. Васька и вспомнил, что его деда тоже раскулачили. Ну, говорит, теперь я точно знаю, кто виноват, и что делать... Пойду, говорит, набью ему морду. И пошел. И набил. А ему - три года за хулиганство...
– Постой, постой!
– чуть не заорал Полукрымский.
–
– Я же сказала кому!
– обиделась Маруся.
– Ленину!
– Да где же он его отыскал?! В Мавзолее, что ли?!
– взревел Полукрымский.
– Зачем в Мавзолее? У сельсовета он его отыскал. Он всегда там стоял, сколько я себя помню. Памятником. Ну, Рожин ему каак даст! Он сразу - брык! Из постамента и из ботинок выскочил. Так и остались на постаменте два ботинка, а из них два прута арматурных торчат, а на пьедестале большими буквами написано: ЛЕНИН. А он сам, Ленин, лежит рядом. Здорово ему Рожин поддал, даже кепка в сторону улетела, до сих пор не нашли.
А в кустах около памятника другой наш родственник, Стоеросов спал. Он охрану нес памятнику. Раньше Стоеросов парторгом был, а когда партию распускали, он в сельсовете красное знамя украл и из дома ушел, памятник охранять, чтобы не поломали. Вот так и стал он бомжем. А в ту ночь устал, заснул.
Когда Рожин памятник побил, Стоеросов проснулся. Да как начал заступаться, Рожин его чуток толкнул, он отлетел и прямо на памятник - и вдребезги его...
– Так памятник твой Рожин повалил!
– вконец ошалел Полукрымский.
– А я что говорю?
– обиделась Маруся.
– Я и говорю, что он отлетел, парторг наш, и в другой деревне памятник Ленину разбил. Штаны еще порвал...
– Кто - памятник?!
– взвыл контрабандист.
– Зачем памятник?
– невозмутимо откликнулась Маруся.
– Стоеросов штаны порвал. Мы ему потом папенькины отдали. Вы уж возьмите их с собой, будьте добреньки.
– Заключила она.
– Кого взять?! Штаны?!
– Полукрымский уже плакал.
– Зачем штаны? Родственников наших. Они хорошие.
Кто-то заскребся у дверей. Маруся бросилась встречать, ожидая увидеть родню, но тут же отскочила от дверей, а с другой стороны точно так же отскочил Васька Блудилин, местный Дон Жуан, выряженный на этот раз так, что чудней не бывает.
На нем было надето: шорты, цвета увядшего лимона, широченные, как его улыбка, белые гетры, с кисточками красного цвета по бокам, рубаха-балахон, фиолетовая с красным, разрисованная попугаями и другой экзотикой. Довершали наряд сандалии без задников на толстой пробковой подошве.
– Маруся!
– завопил он, предупреждающе выставив вперед руки. Маруся! Только мирным путем! Я к вам пришел не за личными отношениями! Я в Гибралтар проситься пришел. Я же не вредный. Слезно прошу - возьмите! Я только до баб очень хотючий, а мне чуть что, один разговор: сперва женись. А я что, Змей-Горыныч, что ли, чтоб на всех сразу жениться?! А в Гибралтаре, говорят, мужикам от баб никакого отказу. Возьмите! Я все что хотите делать буду!
– Да чего уж там, раз все идут, кто не пускает?
– согласилась добрая Маруся.
– Видите, мучается человек...
– Мне
– возмутился контрабандист.
– Я вот интересуюсь: мы всю деревню с собой возьмем, или только половину? А, впрочем, делайте что хотите...
Он махнул рукой на собственное благоразумие.
Тут и родственники, во главе с бабкой Оладьей подоспели.
Задевая плечами за косяк, протиснулись в двери два мужика, оба поперек себя шире. Один возраста среднего, лицо цвета меди, навсегда кузнечным яростным огнем опаленное, а глаза голубые-голубые, веселые глаза.
Второй казался совсем мальчишкой, с лицом простодушным, рот полуоткрыт, словно чему-то удивился.
– Здравствуйте всем, - степенно произнес старший.
– Доброго всем здоровьичка. Кувалдин мы. Кузнец.
– А я - Васька Рожин. Фамилия у меня такая, - словно извиняясь, произнес молодой.
Из-за широченных спин вывернулся, вывинтился маленький, тщедушный мужичок с наголо обритой головой. Он пытался запахнуть на груди старенькую рубаху, которая за неимением пуговиц, распахивалась снова и снова, обнажая тоненькую худую шею и узкую грудь, обмотанную красным знаменем на голое тело.
– Стоеросов.
– представился он сухо и даже с каким-то вызовом. Парторг!
Звонко и напряженно выкрикнул он фальцетом, напряженно ожидая, что же за этим последует. Поняв, что заявление его никого не шокировало, он счел все же нужным заявить:
– Знамя я здесь не оставлю. С вами я, так и быть, пойду, но знамя не оставлю.
– Ну, знаешь! Так и быть...
– возмутился было Полукрымский, но его перебил летчик подземной авиации Ползунков:
– Не бери в голову, мужик. Бери знамя, знамена не бросают, может, ты и прав. А то у нас знамена да награды боевые на улицах с лотков продавать стали. Я вот в Афганистане воевал. Я тогда как понимал? Раз Родина послала, значит, мы за Родину сражаемся. А вернулись с той войны, нам говорят: ошибочка, ребята, вышла. Неправильная это была война. И награды ваши неправильные. Да разве война может быть правильной?! Ну, поменялось в России начальство, но мы же не за начальство воевали. Да черт с ним, с начальством. Но Россия-то осталась?! Лучшие ее дети погибли. Война знает, кого забрать... А мне говорят, неправильно ты, товарищ Ползунков, момент понимаешь, давай-ка в запас, а то ты что-то слишком развоевался, не остановишь... Эх, скучно мне...
– Да пускай себе несет, раз есть такая потребность у человека, вступился и Фуняев.
– Слышь, Стигматик, а чего у тебя твой Колупаев такой Ветхий? перевел разговор Полукрымский.
– Это он не у меня, это он у жизни нашей такой ветхий. А так и он обычный. Он как все: ПТУ, стройка, каменщик. Зима-лето, лето-зима... Всегда на улице. Дождик мочит, снег засыпает, ветер продувает. Телогреечка старая, рукавицы не всегда есть. И ни отгулов, ни прогулов, ни бюллетеней. День в день до пенсии, да всякие там авралы, да сверхурочные, да за того парня... Эх... К пенсии уже так износился, что до последней ветхости. Вот так вот и стал он Очень Ветхим Колупаевым. Никому он теперь не нужен, никому до него дела нет. Вот мы с ним вдвоем и проживаемся, пропадет он без меня совсем...