Корделия
Шрифт:
— Не могу есть, — с надломом в голосе пожаловалась она.
— Может, вам лучше прилечь? Потом расскажете.
— Хотите послушать?
Он в замешательстве помахал ножом.
— Расскажите мне. Выговоритесь. Только потом не жалейте: мол, зря я старому хрычу все рассказала!
— Нет, я не стану жалеть. Единственное, о чем я жалею, что не рассказала вам раньше, много лет назад. Мне всегда было не с кем поделиться. Рядом не было человека, которого бы это не шокировало.
— Ну, меня не так легко шокировать. Я скрещиваю мышей.
Корделия чуть не засмеялась,
— В какой-то степени я поступила нечестно, скрыв от него то, что я случайно узнала. Но он должен был первым упомянуть о ней, потому что это важно, это было так заметно… Пускай бы он сказал: "Корделия, я полюбил другую" или даже: "Я помолвлен или женат" — если бы он только честно сказал… — она начала заламывать руки. — Но он не сделал ничего подобного.
Прайди уминал ветчину.
— Не знаю, может быть, я была самонадеянна или слепа… Меня с самого начала насторожили некоторые вещи. В то же время было и что-то другое — теплое, великодушное, порывистое… то, что я в нем любила. Мне показалось, что я все еще нужна ему… я не говорю о любви, страсти… по-человечески необходима. Но, если даже это когда-то и было правдой… все изменилось. Что бы ни было пять лет назад… теперь уже поздно.
— Продолжайте.
Она посмотрела невидящим взглядом на бархатную скатерть с вышитыми по центру цветами.
— Я поняла — к концу обеда, — что могу вернуть его. Наверное, мне следовало чувствовать себя польщенной — ведь та женщина обворожительна. Но я растерялась. Что-то мешало радоваться. У меня не было уверенности в том, что я ему действительно необходима. Из наших отношений ушло что-то очень важное.
— Если оно там когда-нибудь было.
— Если оно когда-нибудь было… Сама не знаю.
— Как он отреагировал на смерть Брука?
— Я не сказала. Не смогла. Если бы он узнал, сразу догадался бы, зачем я приехала в Лондон, почему захотела встретиться. Я решила, что вправе утаить — раз он скрывает от меня ту девушку. Но постепенно мне становилось все труднее держать это при себе…
Прайди перестал жевать; его лицо расплылось в ободряющей улыбке.
— Он… хотел, чтобы мы поехали к нему домой. И вот, перед тем, как выйти из ресторана, после того, как он наобещал мне золотые горы, я вдруг почувствовала, что больше не могу, и спросила: "А как же Фреда Джеральд?" Он был ошарашен. И очень обиделся. Когда я рассказала, откуда я знаю о ней, обвинил меня в том, что я вела нечестную игру. Начал оправдываться, куда только делась вся нежность, вся наша близость… Временами мы как будто говорили на разных языках. Он делал ложные умозаключения, извинялся совсем не за то, что нужно. Конечно, вчера вечером я испытала ревность. Но как я могла его осуждать? Ведь я даже не обещала, что мы когда-нибудь увидимся. Он не мог всю жизнь избегать женщин. Все, что мне было нужно — искренность и доверие. Когда я это сказала, он вконец разозлился и заявил: как он мог быть откровенен, когда у нас уже был печальный опыт с Вирджинией? Мол, в первый же раз, когда я увидела его с другой, я порвала наши отношения — на целых пять
Ее голос сник. Трудно объяснить постороннему человеку. В пересказе все выглядит так мелко, так банально. По прошествии стольких лет все свелось к заурядной перебранке из-за ревности. Имя другой женщины все опошлило, заслонило истинные мотивы. Может быть, по его вине. Может, ничего другого и быть не могло. Настоящие причины лежали гораздо глубже и были так же фундаментальны, как те, что разделяли Брука и его отца.
— Вскоре после этого мы расстались.
— Вы его все еще любите?
— Не знаю. В настоящий момент я чувствую себя излечившейся. Мне даже противно. Я как будто проснулась после кошмарного сна, полная свежих сил. Но, возможно, через два-три дня — или сегодня вечером — все начнется сначала. Пять лет я жила одной-единственной мечтой… И вдруг все ушло.
— Где же вы были так долго?
— Бродила по городу. Заблудилась. Мне было все равно.
— Глупышка. Совсем как Брук, — Прайди положил нож и вилку и глубоко вздохнул. Обвел взглядом стол. — Миссис Каудрей вечно жадничает, когда речь идет об ужине. Мне не хватает сытных ужинов у нас дома.
Корделия спрятала лицо в ладонях.
— Прайди, что мне делать?
— Что вам делать? Но это же очевидно!
— Как? — после короткой паузы спросила она. — И что же?
— О нет, не мое дело давать советы. Вы все равно им не последуете. Так всегда бывает — пустое сотрясение воздуха.
— Но что можно сделать?
Он поплелся, хромая, в свою спальню и вернулся со знакомым бумажным кульком.
— Угощайтесь.
Корделия машинально пошарила в кульке.
— Спасибо.
Это было мудро придумано. Вряд ли у человека разобьется сердце, пока он сосет леденец. Прайди сказал:
— Мистер Гладстон пристрастился к чаю. Иногда по утрам выдувает целое блюдце. Хорошо бы вы остались до субботы: вечером придет Уилберфорс.
— Я не могу здесь вечно оставаться.
— Сколько вам лет?
— Двадцать шесть.
— Идеальный возраст.
— Для чего?
— Послушайте, — сказал он. — Вам нужен мой совет или нет?
— Ну конечно же, Прайди. Я как будто заблудилась и уже не надеюсь когда-либо отыскать дорогу.
— Прекрасно. Вам двадцать шесть лет, и вы приехали в Лондон соединиться с любовником, так?
— Правильно.
— Вы пришли ко мне. Я всего лишь невежественный старикан и сужу о подобных вещах как невежда — с точки зрения здравого смысла. Но я не сказал вам: Корделия, вы совершаете глупость, бросаясь на этого человека. Не правда ли?
Она покачала головой.
— Я не сказал: смотрите, что вы делаете! Стоило избавиться от одного неудачного брака, чтобы тотчас очертя голову кинуться в другой! Почему я этого не сказал? Потому что знал: вы не примете мой совет. Кроме того — не мне устраивать вашу жизнь. Люди должны сами за себя решать. Вот в чем вина Фредерика: он пытался вмешиваться в чужую жизнь. Когда меня подмывает вмешаться, я говорю себе: Бог не вмешивается. А я что — умнее Бога? Возьмите еще конфетку.