Корень нации. Записки русофила
Шрифт:
С 7-го лагпункта под новый 1966 год меня в составе большого этапа вернули на 11-ую зону, где я пробыл однако неполные 2 месяца. 23 февраля 1966 г. меня одного-единственного этапировали обратно на Сосновку, только не в лагерь № 7, а в соседний небольшой лагпункт № 7–1. Это была «религиозная» зона. Как я уже сказал, здесь в основном отбывали срок верующие, отловленные в период второго остервенелого похода на религию при Хрущеве. Православные, истинно православные, баптисты-инициативники, иеговисты, расколовшиеся на два толка, пятидесятники и прочие из более мелких сект. К тому времени чекисты, видимо, определились со мной, решив, что я стал законченным и «неисправимым» «мракобесом». Кроме того, именно в начале 1966 года я отправил с 11-й зоны заявление в Верховный Суд РСФСР о непризнании себя виновным по сфабрикованному делу и отказу от всех показаний (т. е. против себя лично, показаний о других я не давал). Это тоже могло обозлить красных воспитателей. Позже сюда добавили прибывшего с воли писателя А.Д.Синявского и поэта В.П.Соколова. Получилось так, что мы вместе пили чай после ужина с марта – апреля до декабря 1966 г.
На «религиозной» зоне я познакомился с истинно православными, которые не брали молоткастый, серпастый советский паспорт, не ходили на выборы, не работали «на коммунистов», т. е. нигде официально не работали и, следовательно, были по советским понятиям «тунеядцами». Жить на воле им было тяжко не то слово. В каком-то смысле они буквально следовали первым христианским мученикам: не кланялись идолу и готовы были терпеть за это любые муки. Они, собственно, и жили практически всю жизнь в лагере. Побудут на свободе несколько месяцев, от силы год-два и – снова в зону. Они полагали, что советский паспорт с масонской пентаграммой – от сатаны, и брать его в руки не считали возможным. Это были катакомбники, легальную Церковь не признавали, говорили, что у всех «красных попов» «красные книжечки». Не знаю, как они причащались на воле и от кого и как у них было с преемственностью епископов. Но были они кремнями. До сих пор в памяти стоят особенно двое (в т. ч. Павел Скворцов из Донбасса) из зоны 7–1, два великих подвижника. Сидели, впрочем, и члены легальной Православной Церкви. Один даже книгу написал – «Крест и звезда», за нее и получил срок.
У иеговистов была хорошо налажена организация. Когда проводили свои собрания, прямо в секции, в бараке, то часовые цепочкой стояли-похаживали от штаба, где дежурят надзиратели, до жилой секции. Едва контролеры начинали обход, часовые сразу делают нужные знаки и собрание мгновенно рассеивается. Входят надзиратели в барак – тишина, покой, кто сидит возле тумбочки, доедает селедку, кто уже за порогом. Не застукаешь. Получали они журнал «Башня стражи» из США и хвалились, как быстро доходят до них в лагерь свежие номера. Подкупали кого из охраны или им как-то подкидывали, не знаю. Пришлось немного пообщаться с двумя баптистами-инициативниками. Эти инициативники откололись от «хороших», легальных баптистов и призывали, в частности, не служить в армии, не брать в руки оружие. Один из них, по фамилии Мельников, уже служил в Военно-морском флоте, но автомат в руки не брал, когда его вешали ему на шею, сбрасывал каким-то ловким движением тела, не касаясь руками, и поглядывая, чтобы автомат случайно не оказался за бортом (иначе предъявят еще одну статью Уголовного кодекса). По рассказам знаю, что позже он отбывал ссылку в Красноярском крае, вернулся в родной Мариуполь и потом умер сравнительно молодым, вероятно, тело не выдержало невзгод. Всех этих баптистов и пятидесятников можно, пожалуй, и пожалеть, но близости духовной по отношению к ним нет никакой. Хотя в обычном понимании это хорошие люди, честные, порядочные, непьющие, некурящие, нематерящиеся. Но – ЧУЖИЕ. Все сектанты (и плюс католики) не имеют ни малейшего чувства к России и русскому народу. Все, кроме православных, имеют центробежное, космополитическое направление. И только одни православные несут в себе патриотическое, центростремительное начало. Говорю это по реальному опыту. Правда, со времен перестройки я обнаружил и в среде православных интернациональную склонность. Но последняя, в основном, свойственна только евреям, обратившимся в Православие. Не думаю, чтобы все этнические евреи и полукровки были агентурой мировой закулисы, но действует, видимо, сильный голос крови. Я всегда удивлялся полукровкам: ну почему же русская половина не влечет вас к Российской империи, почему доминирует и тянет в либеральный омут иудейская половина? Правда, встречаются и те, у кого славянское начало оказалось сильнее, но это – единицы из единиц. В массе своей полукровки всегда экуменисты, либералы, противники монархии и консерватизма. Впрочем, попадаются и среди чистокровных евреев замечательные черносотенцы. Российская действительность начала XX века – тому пример. Разумеется, я придерживаюсь евангельского взгляда: «Во Христе нет ни эллина, ни иудея». Но, во-первых, тех иудеев, которые полностью порвали со своим иудейством, в жизни почти не видно. А, во-вторых, для ориентировки в реальной жизни помогает правило «Кровь определяет мировоззрение». У любого правила всегда есть исключения, но и исключение, как говорится, только подтверждает правило.
В начале 1967 г. я вернулся в Явас, на 11-ю зону, и здесь провел остаток своего 7-летнего срока – до дня освобождения. Подвозил уголь, загружал и толкал с напарником,
Весной 1968 г. в зону прибыли Евгений Вагин и Борис Аверичкин из организации ВСХСОН.Тогда мы впервые узнали об этой самой большой в послесталинский период нелегальной организации. Нас, естественно, привлекло то, что эти люди опирались на христианство и консервативные начала, что они критиковали не только коммунизм, но и капитализм западного образца и пытались отыскать третий путь для своей Родины. А спустя несколько месяцев, 31 июля 1968 г., на 11-ю зону прибыли уже и остальные осужденные члены Всероссийского Социал-Христианского Союза Освобождения Народов. Кроме вождя Игоря Вячеславовича Огурцова и его первого заместителя Михаила Юхановича Садо, которых приговорили еще и к тюремному сроку. В тот день на 11-й поступили ныне известный писатель Леонид Бородин, его друг Владимир Ивойлов, эфиоповед Вячеслав Платонов, Георгий Бочеваров, сын репрессированного при Сталине болгарского коммуниста, Устинович, Миклашевич, Веретенов и другие, всего, помнится, человек двенадцать. Пообщаться с ними мне удалось два месяца: 5 октября 1968 г. я вышел, наконец, на свободу. Чувствовал, что могу вернуться обратно, не буду же я сидеть за печкой. Тем более что я освобождался с твердым намерением начать издание пусть не политического, но славянофильского неподцензурного журнала. Я еще был молод. Мне было 30 лет.
Мордовский дневник
Хочу дополнить свое повествование уцелевшим отрывком моего дневника за 1964 год, который я вел, разумеется, конспиративно, используя переписку с домашними. Прошу учесть, что мне было тогда двадцать пять…
1 января 1964 г. Новогоднюю ночь не спал, сидел у печи и слушал радио. В камере (это на спецу, на особом, в ИТУ ЖХ 385/10, пос. Ударный) два литовца-партизана, западник со Львовщины, тихий сектант, два уголовника и Солнышкин, в прошлом – бытовик, теперь – «антисоветчик».
15 января. Нет работы. Сидим в камере. Штудирую «Историю XIX века». Кузнецов попал в изолятор (мы с ним, естественно, в разных камерах). Занимается там по системе йогов.
20 января. Читаю Достоевского.
29 января. Пришла телеграмма от мамы из Москвы: «Особый режим заменен строгим». Ура! Мы возвращаемся в более мягкий – всего лишь СТРОГИЙ – концлагерь.
6 февраля. В обмен на полосатую одежду вновь получили черную. Правда, шакалы-уголовники успели выменять у нас целые штаны и куртки (перед сдачей) на свое рванье. Бокштейну, например, всучили штаны без одной брючины и с огромной дырой на оставшейся.
7 февраля. Вернулся вторично на 11-ю зону (пос. Явас) вместе с Бокштейном, т. е. туда, откуда нас выдернули 8 июля прошлого года. Кузнецов поехал к себе на семерку (пос. Сосновка). Во время короткого этапа с какой-то странной жалостью смотрел на вольных, показавшихся мне пришибленными нуждой и страхом. Или это у меня от Достоевского? Игорь Авдеев, Владик Ильяков, Юра Акинин, Володя Стариков, Владимир Федорович Горлопанов устроили мне шикарную встречу.
8 февраля. У меня такое ощущение, словно я вышел на волю. Столь резок контраст между спецом и лагерем строгого режима. Хожу беспрепятственно налево, направо, никто не орет, что я пошел не туда, сплю на койке и никто не ворочается ни с той стороны, ни с другой, хожу в уборную, когда мне вздумается – ну чем я не свободный советский человек? Во рту больше нет черного сгустка цементной пыли (от цементного пола). Вдоволь хлеба. Пусть он испечен как попало. Все же это лучше, чем ничего. Дышу чистым воздухом, а не смрадом кала от уборных прогулочного двора. Отдыхают нервы от постоянного балансирования на грани схватки с татуированным скотом. (Примечание 2006 г.: конечно, это звучит не по-христиански, но прошу учесть, что на спецу содержались отбросы даже уголовного мира, т. е. ко всем уголовникам эти слова не относились.) Меня направили в аварийную бригаду. Бригада эта работает по вызову в любое время суток. Разгрузка и погрузка вагонов. Наша производственная зона – мебельная фабрика.
15 февраля. Мужики то и дело поглядывают: не стараюсь ли я филонить, ведь молодой. Но нет. У меня после каждого выхода к вагонам все белье мокрое от пота.
19 февраля. Продвигаюсь в националистическом направлении. Изучаем «Дневник писателя» Ф.М.Достоевского. Спорим и думаем. Удивительное дело: пока я был на спецу, Владислав Ильяков независимо от меня тоже стал патриотом-державни-ком. А ведь сидит за югославский ревизионизм. Разбрасывал листовки в курском кинотеатре «Комсомолец». Когда он надел крест, лагерный гегельянец Рафалович выпалил: «Мы с Вами больше не здороваемся!»
26 февраля. В субботу в 6 утра нас, 17-ю (аварийную) бригаду, разбудили грузить дрова. Едва мы загрузили пол-вагона, как нам сообщили, что пришел вагон со стружечными плитами. Разгрузив плиты (часть бригады одновременно догружала дрова), отправились домой. Т. е. в барак, ведь наш дом – тюрьма. Однако нас вернули с полпути, т. к. подошла еще платформа под горбыль. Только в 2 часа дня, наконец, вернулись в зону. Затем ровно сутки грузов не было. В воскресенье – вагон торфа. В понедельник с 6 утра до 2-х дня – шесть вагонов угля. Каждому досталось по три люка. Сегодня среда. Пока не трогали.