Коридоры кончаются стенкой

Кухтин Валентин Иванович

— К черту!

В Управление Одерихин прибыл в конце рабочего дня. Безруков принял сразу.

— Как доехал?

— Спасибо, без приключений.

— Я предложил, и с моим мнением согласились, дать тебе возможность маленько подковаться. Человек ты по натуре пытливый, в работе доходишь до самой сути, но в политике партии разбираешься слабо, хотя коммунист со стажем. Сидит в тебе этот «нарследовательский дух», никак не можешь понять, что время изменилось, враги меняют тактику и мы тоже не вправе жить старым багажом.

— Если

вы о Пушкове — так он не враг и применять к нему новую тактику не следовало.

— Нет, я не о Пушкове; С ним разберется суд. Я говорю вообще. Говорю, что мы не должны плестись в хвосте событий. За время стажировки ты многое поймешь, а с понимающим человеком легче решать оперативные вопросы любой сложности. Кстати, Малкину ты зря написал. Для решения поднятого тобой вопроса вполне хватило бы моей власти.

— К вам трудно пробиться. А два моих предыдущих рапорта были написаны на ваше имя.

— Кузнецов задержал их, за что и поплатился. Я освободил его от должности. Пойдешь к Сербинову — не задирайся. Считай, что с Пушковым и Кузнецовым разобрались. Мандычев временно исполняет должность. Проявишь интерес к работе, понравишься руководству — вернешься в Новороссийск начальником отделения.

— А не понравлюсь?

— Старайся понравиться. Это в твоих интересах. Будешь дурить — пропустим через массовку.

— Это как?

— Это просто.

— Понятно. Значит, с сегодняшнего дня я у себя в заложниках?

— Мы все у себя в заложниках, но ты, кроме того… — Безруков осекся и замолчал. — Ладно. Договорим на досуге. Иди к Скуэну, помоги разобраться с Туапсинским делом. Изучи. Соображения доложишь. Кстати, ты с гостиницей определился?

— Не успел.

— Тогда иди, устраивайся, а к Скуэну — завтра с утра.

— А к Сербинову?

— Сейчас Сербинов занят. Завтра доложишься.

— Хорошо. Я могу идти?

— Иди. В отношении гостиницы переговори с дежурным по Управлению. Он устроит. Не понравится в гостинице — поселю в общежитии с практикантами из пограншколы.

— Так, может, сразу в общежитие? Мне это больше подходит.

— Иди к коменданту. Я ему позвоню.

52

Первая сессия Верховного Совета СССР. Малкин сидит в глубине зала в окружении кубанских депутатов, смотрит на суетливую, млеющую от восторга и робеющую от самоуничижения разномастную и разношерстную публику, именуемую отныне Верховным Советом, слушает пылкие речи ораторов, озвучивающих выверенные на разных уровнях и отшлифованные тексты, от которых кроме славословия вождям и проклятий вездесущим врагам ничего не осталось, и все более утверждается в мысли, что происходящее в этом зале — умело срежиссированный спектакль, в котором его место на задворках постоянно действующей массовой сцены. И роль его незавидная: выражать восторг, все одобрять, оглохнуть от оваций и дружно голосовать. Думать не надо — все продумано, взвешено, решено.

В

такой обстановке было «избрано» руководство палат и сформированы постоянно действующие комиссии, а затем, под бурные, долго не смолкающие аплодисменты избран Председатель Верховного Совета СССР. Им стал Михаил Иванович Калинин — маленький благообразный мужичок с козлиной бородкой и мокрыми глазами. К этому человеку Малкин всегда относился с уважением, но избрание его на столь высокий пост в государстве встретил с разочарованием.

После сессии Малкин посетил Лубянку. Встретившись с Дагиным, напомнил ему о неисполненном пока обещании перевести Кабаева в Сочи.

— А ты с Фриновским о нем говорил? — поинтересовался Дагин.

— Не успел.

— Чего ж ты хочешь от меня?

— Хочу, Израиль Яковлевич, чтобы вы помогли мне укрепить ответственный участок работы надежными кадрами.

— Ты рапорт написал?

— Нет.

— А мы как договорились? Ты пишешь рапорт, я его проталкиваю. Так?

— Так. Я сейчас напишу.

— Пиши, — Дагин подвинул Малкину лист бумаги. — Ты на чье имя пишешь? — спросил он, когда Малкин оформил «шапку» рапорта.

— Фриновского.

— Неправильно. Пиши на Ежова. А рассмотрит его и примет решение Михаил Петрович. Так положено.

— Да мне-то, собственно, все равно.

Не торопясь, почти под диктовку Дагина, Малкин написал рапорт.

—. А вот теперь пойдем, навестишь старого друга.

Фриновский встретил обоих радушно. Спросил у Малкина, как живется, служится, посочувствовал, узнав о затруднениях с подбором квалифицированных кадров, и неожиданно спросил:

— У тебя, конечно, кадровый вопрос?

— Да, — смутился Малкин.

— Я так и понял. Раз прежде всего заговорил о кадрах, да еще поддержку с собой прихватил, — он улыбнулся Дагину, — значит, кого-то решил ограбить.

— Не ограбить, Михаил Петрович, — вернуть. Кабаев Иван Леонтьевич, ныне начальник второго отдела у Люшкова в УНКВД ДВК. Хороший парень, надежный во всех отношениях, я его готовил для себя, а Люшков перехватил. Специфику Сочи знает — в течение трех лет работал у меня в особый курортный период.

— Меня уговаривать не надо. Скажи лучше, как быть с Люшковым. Заартачится, если узнает, что инициатива исходит от тебя.

— Пусть официально она исходит от Израиля Яковлевича. Обеспечение безопасности руководителей партии и правительства — его линия. Сочи в этом плане — особо важный объект.

— ДВК сегодня не менее важный объект. И Люшкова послали туда не просто так: он получил задание лично от товарища Сталина. Поэтому его не ограничивали в подборе кадров.

— Я думаю, Михаил Петрович, — поддержал Малкина Дагин, — что мне удастся убедить Люшкова в целесообразности обмена.

— Обмена?

— Да. Я дам ему вместо Кабаева человечка, которому он будет весьма рад. Если есть ваше принципиальное согласие, я возьму Люшкова на себя.