Коринна, или Италия
Шрифт:
Освальд во многом не соглашался с Коринной. Прежде всего его возмущало, что живопись придает даже Божеству черты смертных, как то делал Микеланджело. Освальд считал дерзостью попытки найти форму для воплощения Божества, ибо даже в самых глубинах человеческого сознания не может родиться образ настолько отвлеченный, настолько неземной, чтобы вознести душу до созерцания Верховного Существа; что касается других образов картин, написанных на темы Священного Писания, то и они в смысле выразительности, по мнению Освальда, оставляли желать лучшего. Он соглашался с Коринной, что состояние религиозного экстаза — самое глубокое состояние души и позволяет художнику проникать в тайны взглядов и выражений лиц; однако религиозный восторг поглощает все другие, не связанные с ним движения сердца, и поэтому лица святых и мучеников не могут отличаться большим разнообразием. Чувство смирения, столь угодное Небесам, неизбежно придает однообразие большинству благочестивых сюжетов. Когда Микеланджело с его могучим талантом обращался к этим сюжетам, он едва ли не искажал их смысл, наделяя своих пророков грозным и властным выражением, превращавшим их из ветхозаветных святых в каких-то Юпитеров. Он, подобно Данте, пользовался также языческими образами, переплетая античную мифологию с христианскими верованиями. Одной из пленительных особенностей первоначального христианства было то, что апостолы, которые его проповедовали, происходили из простого народа, а еврейский народ, долгое время хранивший заветы, предвещавшие пришествие Христа, пребывал
Заслуживают предпочтения, продолжал лорд Нельвиль, также картины, рисующие сцены из трагедий или наиболее трогательные эпизоды из поэтических произведений, — здесь соединяется все, что так сладостно действует на душу и на воображение. Коринна оспаривала это мнение, хоть оно и казалось соблазнительным. Она была убеждена, что вторжение одного искусства в область другого вредит им обоим. Скульптура утрачивает свои преимущества, когда она стремится создать живописные группы; точно так же терпит ущерб и живопись, желая достигнуть драматической выразительности. Искусство ограничено в своих средствах, хотя действие их безгранично. Гений не стремится упразднить то, что является сущностью вещей; его превосходство, напротив, состоит в том, что он улавливает эту сущность.
— Вы, дорогой Освальд, — сказала Коринна, — любите искусство не ради него самого, но за его воздействие на чувства и на ум. В искусстве вас трогает лишь то, что напоминает вам о сердечных страданиях. Музыка и поэзия отвечают подобному душевному строю; но произведения изобразительных искусств, как бы возвышенно ни было их содержание, могут заинтересовать и захватить нас, лишь когда душа наша совершенно спокойна, а воображение ничем не занято. Чтобы наслаждаться ими, потребна не веселость, которую можно найти в обществе, но душевная ясность, рожденная прекрасным днем, прекрасным небом. В искусствах, изображающих внешний мир, надобно ощущать всеобщую гармонию природы; когда же дух наш встревожен, мы утрачиваем и свою внутреннюю гармонию: несчастье ее нарушает.
— Я не знаю, — ответил Освальд, — ищу ли я в искусстве напоминания о сердечных муках; но я знаю, что изображение физических страданий невыносимо для меня. Я возражаю против христианских сюжетов в живописи главным образом потому, что вид крови, ран, пыток — несмотря на благороднейший энтузиазм несчастных жертв — вызывает во мне крайне тяжелое чувство. Быть может, единственный сюжет, где допустимо изображение физических страданий, — это трагедия Филоктета {153} . Как поэтичен рассказ о его жестоких муках! Их причинили ему стрелы Геракла; его должен исцелить сын Эскулапа; наконец, рана Филоктета связана в нашем представлении с его справедливым негодованием и потому не вызывает отвращения. Но фигура бесноватого на дивной картине Рафаэля «Преображение» производит неприятное впечатление {154} , противоречащее благородным задачам искусства. Оно должно открывать нам и сладость скорби, и меланхолию счастья. Во всех случаях жизни искусство должно изображать судьбу человека в идеальном виде. Ничто не терзает так воображение, как вид кровоточащих ран и нервных конвульсий. В подобных картинах зрители неизбежно ищут — хоть и опасаются найти — точного подражания природе. Но разве может дать радость искусство, которое ставит себе целью подражание? Если искусство стремится походить на действительность, оно лишь преувеличивает присущее ей безобразие, но не достигает ее красоты.
153
…трагедия Филоктета. — Герой греческих сказаний о Троянской войне, обладатель чудесного лука Геракла, Филоктет по дороге в Трою был укушен ядовитой змеей. Рана его издавала такое зловоние, что по лукавому совету Одиссея спящего Филоктета высадили на острове Лемнос. Однако предсказание оракула гласило, что Троя может быть взята лишь с помощью стрел Геракла. Поэтому Одиссей приехал за Филоктетом и привез его в стан греков, где его излечил врач Махаон, сын бога Асклепия (Эскулапа). По другой версии этого предания, Филоктет сам себя нечаянно ранил отравленной стрелой Геракла, откуда и пошли его бедствия. Душевная драма обманутого, доверчивого Филоктета и столкновение его с хитрым Одиссеем изображены в трагедии Софокла «Филоктет» (409 г. до н. э.).
154
…фигура бесноватого… на картине Рафаэля «Преображение» производит неприятное впечатление… — Последняя картина Рафаэля «Преображение» (1519–1520) осталась им не законченной. Он успел завершить верхнюю, лучшую часть картины, где изображены фигуры парящих в воздухе Христа, Ильи и Моисея. Нижняя часть картины, изображающая бесноватого мальчика, родители которого тщетно молят неумелых учеников Христа исцелить его, была выполнена учениками Рафаэля после его смерти. «Преображение» находится в музее Ватикана.
— Вы правы, милорд, — сказала Коринна, — утверждая, что из картин религиозного содержания следовало бы убрать тягостные подробности: в них нет необходимости. Но согласитесь, что гений может восторжествовать над всем. Взгляните на «Причастие святого Иеронима» Доменико. Тело умирающего праведника мертвенно-бледно и измождено; смерть овладевает им; но в его взгляде сияет вечная жизнь, и все бедствия мира не в силах погасить чистый пламень его веры. И все-таки, милый Освальд, — продолжала Коринна, — хоть я и не во всем разделяю ваши взгляды, я хочу показать вам, что даже и в наших разногласиях есть нечто общее. Я попыталась собрать то, что и вам по вкусу, в моей картинной галерее, составленной для меня моими друзьями-художниками; для нее я и сама набросала несколько рисунков. Вы там найдете все недостатки и достоинства излюбленных вами сюжетов живописи. Эта галерея находится в моем загородном доме в Тиволи. Сейчас как раз подходящая погода для ее осмотра; хотите, мы завтра поедем туда?
Она умолкла в ожидании его согласия.
— Друг мой, — сказал ей Освальд, — неужели вы сомневаетесь в моем ответе? Есть ли у меня другое счастье на земле, кроме вас, иные помыслы, чем о вас? И разве вся моя жизнь, быть может, слишком свободная от забот и занятий, не заполнена лишь блаженством вас слышать и видеть?
Глава четвертая
На другой день они поехали в Тиволи. Освальд сам правил четверкой лошадей и наслаждался быстрой ездой; казалось, она еще усиливала то ощущение полноты жизни, которое
Как мы увидим в дальнейшем, лорд Нельвиль приобрел непобедимую власть над сердцем Коринны неожиданными контрастами своего поведения, придававшими ему особую притягательную силу. Его ум и красивая внешность вызывали всеобщее восхищение; но больше, чем кого-либо, он мог заинтересовать женщину, которая, соединяя в себе удивительным образом постоянство и живость, любила впечатления разнообразные и в то же время неизменные. Он был занят только Коринной; но и всецело поглощенный ею, он никогда не оставался одинаков: порой чрезмерно сдержанный, порой самозабвенно влюбленный, он бывал то ласков и кроток, то угрюм и полон горечи; все это говорило о глубине его чувства, но смущало Коринну и давало ей повод к бесконечным тревогам. Испытывая душевное смятение, Освальд старался сохранить невозмутимый вид; стремясь понять любимого, Коринна беспрестанно думала об этой загадке. Казалось, сами недостатки Освальда делали его еще более привлекательным. Другой человек, даже замечательный во всех отношениях, но с характером, лишенным противоречий, и не знающий душевной борьбы, никогда бы не смог так пленить воображение Коринны. Освальд внушал ей какой-то страх, который порабощал ее; он царил в ее сердце как добрый и злой властелин, благодаря своим достоинствам и тому беспокойству, которое снедало ее при мысли об их неблагоприятном для нее сочетании, — короче говоря, счастье, которое дарил ей лорд Нельвиль, не было надежным; и быть может, именно этим объяснялась сила страсти Коринны: быть может, она могла так горячо любить лишь того, кого боялась потерять. Ее выдающийся ум, ее сердце, столь же пламенное, как и нежное, могли бы пресытиться всем, кроме любви к человеку, поистине необыкновенному — с потрясенной душой, которая была подобна небу: то ясному, то покрытому тучами. Освальд, всегда правдивый, всегда глубокий и страстный, нередко готов был отказаться от предмета своей нежности, ибо длительная привычка к страданиям внушала ему мысль, что слишком пылкая привязанность ничего ему не принесет, кроме мучений и укоров совести.
По дороге в Тиволи лорд Нельвиль и Коринна проехали мимо руин дворца Адриана, окруженного огромным садом. В этом саду император собирал редчайшие произведения искусства — самые чудесные творения всех стран, завоеванных римлянами. Там и теперь еще можно увидеть каменные глыбы, которые носят названия «Египет», «Индия», «Азия» {155} . Немного подальше находилось убежище, где закончила свои дни Зенобия, царица Пальмиры. Она не сумела сохранить в несчастьях величие своей судьбы {156} : ни умереть ради славы, подобно мужчине, ни предпочесть смерть измене своему другу, подобно женщине.
155
…глыбы, которые носят названия «Египет», «Индия», «Азия». — Вилла императора Адриана была своего рода музеем. Отдельные постройки и собранные в них диковины должны были напоминать императору о его длительных путешествиях по Греции и странам Востока.
156
…закончила свои дни Зенобия, царица Пальмиры. Она не сумела сохранить в несчастьях величие своей судьбы… — Зенобия, правительница Пальмиры (267–273), умная и образованная женщина, наделенная талантом полководца, за время своего царствования добилась политического могущества, завоевав Египет и большую часть других владений римлян на Востоке. Однако в 273 г. войска римского императора Аврелиана нанесли жестокое поражение войскам Зенобии. Она была захвачена в плен и увезена в Рим, где провела свои последние годы в загородном поместье, подаренном ей императором. Английский историк Гиббон рассказывает, что эта храбрая воительница, растерявшись в минуту смертельной опасности, выдала победителю своих друзей, в том числе и своего наставника, философа-неоплатоника Лонгина, которого казнили по приказу Аврелиана («История упадка и разрушения Рима», ч. 1, гл. XI).
Наконец они увидели Тиволи, любимое местопребывание великих людей древности: Брута, Августа, Мецената, Катулла и особенно Горация, своими стихами прославившего этот уголок {157} . Дом Коринны был выстроен над бурным Теверонским каскадом; на вершине горы, напротив ее сада, высился храм Сивиллы. Какой прекрасный обычай был у римлян — воздвигать храмы на возвышенных местах! Эти храмы господствовали над равниной, как религиозные размышления над всеми другими помыслами. Они внушали благоговейное отношение к природе, возвещая о Божестве, эманацией которого она была, и вызывали благодарность к ней у всех последующих поколений. С какой бы стороны ни рассматривали пейзаж, он всегда представлял собой картину, украшением и центром которой являлся храм. Руины придают особенное очарование итальянскому пейзажу. Они не говорят, подобно современным постройкам, о близости человека, о его труде; они сливаются с природой, с деревьями; они гармонируют с уединенным ручьем, этим образом времени, которое так долго разрушало их. Самые красивые места в мире, не пробуждающие воспоминаний, не носящие печати великих событий, не представляют никакого интереса, если их сопоставить с местами историческими. В какой местности Италии подобало Коринне иметь свой дом, как не в той, какая была освящена пребыванием Сивиллы, женщины, горевшей божественным вдохновением? Дом Коринны был восхитителен: он был убран с изяществом новейшего вкуса, и в то же время там все говорило о склонности его хозяйки к античной красоте. Во всем чувствовалось редкое понимание счастья, в самом благородном смысле этого слова, то есть понимание того, что может возвысить душу, возбудить мысль, воодушевить талант.
157
…Тиволи, любимое местопребывание великих людей древности: Брута… и особенно Горация, своими стихами прославившего этот уголок. — В Тибуре (нынешнем Тиволи), живописном городке, расположенном неподалеку от Рима, у многих знатных римлян были летние дачи. Марк Юний Брут Младший (85–42 гг. до н. э.) — политический деятель древнего Рима, республиканец, участник заговора против Юлия Цезаря и один из его убийц; Гораций воспевал Тибур в своих «Одах» (I, 7, 18; II, 6; III, 4, 29; IV, 3).
Прогуливаясь с Коринной, Освальд заметил, что легкий ветерок издавал гармонические звуки и в воздухе слышались аккорды, которые словно рождались из шелеста цветов и деревьев и дарили свой голос природе. Коринна сказала ему, что это звучат эоловы арфы, которые она развесила в саду в нескольких гротах, чтобы наполнить атмосферу не только благоуханием, но и мелодиями. В этом чудесном убежище Освальда с особой силой охватило чувство возвышенной любви к Коринне.
— Выслушайте меня, — сказал он, — до этого дня совесть мучила меня за то, что я был счастлив возле вас; но сейчас я верю, что мой отец послал мне вас, чтобы покончить с моими страданиями. Я его оскорбил при жизни, но его же молитвы принесли мне милость Небес. Коринна! — вскричал он, падая перед ней на колени. — Я прощен! Я это чувствую по тому сладостному, непорочному покою, который царит в моей душе. Ты можешь без страха соединить свою судьбу с моей; в ней уже нет ничего рокового!