Коринна, или Италия
Шрифт:
Итальянцы, как и другие южные народы, особенно свято чтут Деву Марию: по-видимому, этот культ близок их сердцу, поскольку им свойственно преклонение перед женщиной. Но проповедники и в этой области ударяются в напыщенную риторику; приходится только удивляться тому, как они своими жестами и разглагольствованиями не делают смешным самое серьезное на свете. В Италии почти невозможно уловить с церковной кафедры мало-мальски искреннее выражение чувства, услышать правдивое слово.
Освальду наскучило это наигранное возбуждение, вызывающее нестерпимую тоску, и он решил пойти в Колизей, чтобы послушать капуцина, который должен был там проповедовать под открытым небом у одной из часовенок, поставленных внутри Колизея и обозначающих направление «крестного пути». Что может еще так вдохновить проповедника, как этот памятник с его ареной, где вслед за гладиаторами погибали христианские мученики? Но на бедного капуцина не приходилось возлагать в этом смысле надежд: из всей истории человечества ему известна была лишь его собственная жизнь. Впрочем, если не слушать его жалкую проповедь, то нельзя было не поддаться умилению, глядя на все окружающее. Большинство его слушателей принадлежало
173
Братство камальдулов — монашеский орден, основанный в XI в. бенедиктинским монахом св. Ромуальдом в Камальдольской долине (в Апеннинах). Устав камальдулов отличался большой суровостью.
Народ был поражен красивой внешностью лорда Нельвиля и его манерами, обличавшими иностранца. Но никто не возмутился тем, что он не опустился на колени. Нет людей более терпимых в вопросах религии, чем обитатели Рима. Они привыкли, что к ним приезжают лишь для того, чтобы смотреть и наблюдать; и то ли из гордости, то ли из врожденной беспечности они никому не навязывают своих убеждений. Еще удивительнее, что многие кающиеся — особенно во время Страстной недели — налагают на себя телесные наказания и бичуют себя в церкви при открытых дверях, куда каждый может войти, и это им безразлично. Эти люди совсем не думают о том, какое впечатление они производят на других; они ничего не делают напоказ и не заботятся о мнении публики; они всегда идут прямо к своей цели — к тому, что им необходимо или доставляет удовольствие, не подозревая, что есть чувство, именуемое тщеславием, которое гонится лишь за одобрением, — в этом его цель, в этом его удовольствие.
Глава третья
Церковные торжества, происходящие на Страстной неделе в Риме, широко известны. Чтобы насладиться этим зрелищем, туда съезжается множество иностранцев специально к концу Великого поста; особенное внимание привлекают к себе, естественно, музыка в Сикстинской капелле {174} и иллюминация собора Святого Петра, потому что они отличаются редкой красотой; однако само богослужение не оправдывает ожиданий зрителей. Вечеря двенадцати апостолов, которым прислуживает папа, омывающий им ноги, так же как и другие обычаи святой старины, вызывает чувство умиления, но немало досадных обстоятельств портят общее впечатление и нарушают величие празднества. Не все служители церкви достаточно сосредоточены, не все одинаково заняты благочестивыми мыслями; обряды, так много раз повторяемые, выполняются большей частью механически, и молодые священники совершают праздничную службу с непристойной торопливостью. Ощущение чего-то неведомого, таинственного, присущее религиозной церемонии, совершенно исчезает, когда обращаешь внимание на отдельных ее участников и на то, как они выполняют свои обязанности. Жадность, с какой одни из них берут яства, для них приготовленные, равнодушие, с каким другие совершают бесчисленные коленопреклонения и произносят молитвы, иной раз нарушают благолепие празднества.
174
Сикстинская капелла — одна из домовых церквей дворца Ватикана. Алтарная стена и плафон капеллы расписаны фресками Микеланджело, изображающими сцены Страшного суда и Сотворения мира.
Древние ризы, которые и по сию пору служат облачением духовенству, плохо вяжутся с современным обыкновением брить бороду; длиннобородый греческий епископ имеет гораздо более почтенный вид. Старинные обычаи — например, приседания на манер женских реверансов вместо поклонов, более подобающих мужчине, — тоже не производят серьезного впечатления. Наконец, вся картина в целом лишена гармонии: античные черты перемешиваются с современными и не видно желания воздействовать на воображение молящихся или хотя бы избегнуть всего, что может отвлечь внимание. Пышность и блеск внешних форм богослужения могут, конечно, наполнить душу возвышенным чувством, но следует остерегаться, чтобы церковное торжество не переродилось в зрелище, где каждый играет наряду с прочими свою роль, зная наперед, что и в какой момент ему следует сделать: когда надо молиться и кончать молитву, когда надо упасть на колени и подняться с колен. Старый придворный церемониал, проникший в храм, стесняет свободный полет души, который один только дает человеку надежду приблизиться к Божеству.
Все эти недочеты обычно подмечают иностранцы; но римляне большей частью не устают любоваться этими церемониями, находя в них каждый год все новую прелесть. Своеобразной особенностью итальянцев является то, что при всей переменчивости своего характера они не склонны к непостоянству, при всей своей живости они не нуждаются в разнообразии. Итальянцы всегда терпеливы и стойки; они приукрашивают с помощью воображения
После всех рассказов, которые он слышал от жителей Рима о торжествах Страстной недели, лорд Нельвиль ожидал гораздо большего. Он с сожалением вспоминал о благородных и скромных обрядах англиканской церкви. Он вернулся к себе в подавленном настроении, ибо нет ничего огорчительнее, чем сознание, что нас уже не трогает то, что должно бы трогать; нам кажется тогда, будто мы очерствели душой, и мы боимся, что уже утратили способность восторгаться, без которой мыслящий человек неизбежно получает отвращение к жизни.
Глава четвертая
Однако Великая пятница возвратила лорду Нельвилю то высокое религиозное настроение, об отсутствии которого он горевал в предыдущие дни. Коринна должна была скоро вернуться из монастыря; он предвкушал радость свидания с ней: сладостные надежды располагают к набожности; только светская жизнь, где столько фальши, может заглушить религиозное чувство. Освальд отправился в Сикстинскую капеллу послушать пение Miserere, прославленное на всю Европу. Он пришел туда заранее, так что смог увидеть при дневном свете «Страшный суд» — знаменитые фрески Микеланджело, в которых гениальность художника достигла высоты этого устрашающего сюжета. Читая Данте, Микеланджело проникся духом его поэзии; живописец по примеру поэта поместил мифологические существа рядом с Иисусом Христом; но языческие образы почти всегда служили ему для воплощения злого начала: персонажи языческих сказаний выступают у него в виде демонов. На сводах капеллы видны пророки и сивиллы, на свидетельство которых ссылаются христиане {175} ; их окружает сонм ангелов, и весь этот расписанный плафон словно приближает к нам небо; но небо это мрачное и грозное, сияние дня едва проникает сквозь витражи и бросает на фрески скорее тень, чем свет; в полумраке величественные фигуры, созданные Микеланджело, кажутся еще более грандиозными; воздух насыщен запахом ладана, напоминающим о погребальных обрядах; и все эти впечатления подготовляют к слушанию музыки, которая воздействует на душу сильнее всех прочих искусств.
175
…пророки и сивиллы, на свидетельство которых ссылаются христиане… — В католическом гимне Dies irae (День гнева), сложенном в XIII в., упоминается предсказание царя Давида и одной из сивилл о Страшном суде, на котором предстанут умершие.
Освальд был погружен в раздумья, навеянные окружающей обстановкой, когда на возвышение, отделенное решеткой от места, где находились мужчины, взошли женщины, и среди них — Коринна, которую он еще не надеялся увидеть. Она была вся в черном, лицо ее побледнело. Заметив Освальда, она так задрожала, что ей пришлось опереться на балюстраду, чтобы пройти дальше. Тут началось пение Miserere.
На хорах, расположенных под сводами капеллы, зазвучали голоса, в совершенстве подобранные для этого древнего и возвышенного песнопения; певчих не было видно; музыка словно реяла в воздухе. День угасал, и с каждым мгновением в капелле становилось все темнее и темнее; это была не та страстная, влекущая к наслаждению музыка, которую Освальд и Коринна слушали неделю назад: это была чисто религиозная музыка, и она звала к отречению от всего земного. Упав перед решеткой на колени, Коринна молилась в глубокой сосредоточенности, позабыв даже об Освальде. Ей казалось, что в минуту такого экстаза хорошо умереть, — тогда душа без мук расстанется с телом; и если бы ангел внезапно унес на своих крылах ее мысли и чувства — эти божественные искры, летящие к породившему их источнику света, то смерть стала бы желанной ее сердцу, ответом на горячую молитву.
Miserere, что значит «помилуй нас», — это псалом, состоящий из строф, каждая из которых исполняется в особой манере. Сначала льется небесная мелодия первой строфы, затем она сменяется глухими, почти хриплыми звуками другой строфы, исполняемой речитативом: можно подумать, будто черствые сердца отвечают на вопросы нежных сердец, будто грубая реальность попирает и губит упования благородных душ; когда вновь раздается нежное пение, воскресает надежда, но вот опять слышится речитатив следующей строфы, и сердце вновь сжимается от холода, но не страх этому виной, а отчаяние, ибо божественное вдохновение исчезло. Наконец, последняя строфа, самая возвышенная, самая трогательная, оставляет в душе мирное и чистое чувство; подобное же чувство посылает нам Господь перед смертью.
Гасят свечи; надвигается тьма; фигуры пророков и сивилл в сумерках походят на призраков. Царит глубокое молчание: одно произнесенное слово причинило бы нестерпимую боль душе, углубленной в себя; и когда замирает последний звук, все бесшумно и медленно удаляются, словно им тяжко возвращаться в мир мелких земных забот.
Коринна следовала за процессией, которая двигалась к собору Святого Петра, освещенному лишь одним сверкающим огнями крестом; этот знак скорби в священном сумраке огромного храма — прекраснейший символ христианства, сияющего во мраке земной жизни. Бледный, далекий свет выхватывает из полутьмы очертания статуй, украшающих гробницы. Люди, собравшиеся под этими сводами, кажутся пигмеями по сравнению с изображениями мертвых. На освещенном месте, у подножия креста, распростерся ниц папа, весь в белом, а за ним — все кардиналы. Они остаются в таком положении около получаса, в глубочайшем молчании, и невозможно не растрогаться при виде этого зрелища. Никто не знает, о чем они молятся, никто не слышит их тайных жалобных вздохов; но все они стары, они опередили нас на пути к могиле. Когда мы в свой черед окажемся на пороге смерти, да ниспошлет нам Господь благочестивую старость и да озарит милость Господня наши последние дни немеркнущим светом вечной жизни.