Коринна, или Италия

де Сталь Жермена

Князь Кастель-Форте осмелился было заговорить с ней об Освальде, и, казалось, это доставляло ей какое-то горькое удовольствие; но после этих разговоров она испытывала такие муки, что ее друг решил отказаться от них. У князя Кастель-Форте была отзывчивая душа, но мужчине, особенно увлеченному женщиной, при всем его благородстве, трудно утешать ее в горе, которое доставило ей чувство к другому. Отчасти из-за уязвленного самолюбия с его стороны, отчасти из-за ее робости между ними не могла установиться полная душевная близость; да и к чему послужила бы она? Разве можно облегчить безутешное горе?

Коринна и князь Кастель-Форте каждый вечер гуляли вдвоем по берегу Арно, он беседовал с ней на различные темы, осторожно и нежно пытаясь чем-нибудь заинтересовать ее; она благодарила его пожатием руки; иногда она заводила речь о предметах, близких ее сердцу; но глаза ее наполнялись слезами, и от волнения

ей становилось дурно; она бледнела и начинала дрожать, и друг ее в испуге старался поскорее отвлечь ее от этих мыслей. Однажды она вдруг начала с прежней живостью с ним шутить; князь Кастель-Форте с удивлением и радостью посмотрел на нее, но тут она разрыдалась и тотчас же убежала.

Она вышла к обеду и, протянув руку своему другу, сказала:

— Простите меня, я хотела сделать вам приятное и отплатить вам за вашу доброту; но мне это не по силам; будьте великодушны и примите меня такою, какая я есть.

Князя Кастель-Форте очень тревожило здоровье Коринны. Пока еще не было ничего угрожающего, но вряд ли она могла долго прожить, и только счастливый поворот судьбы мог бы вызвать в ней прилив сил. В это время князь Кастель-Форте получил письмо от лорда Нельвиля, и, хотя оно ничего не могло изменить, ибо он сообщал о своей женитьбе, там были, однако, слова, которые могли глубоко тронуть Коринну. Долго размышлял князь Кастель-Форте, стоит ли сообщить об этом своей подруге; если бы он показал ей письмо, оно произвело бы на нее слишком сильное впечатление, а она была так слаба, что он не отважился это сделать. Покамест он обдумывал этот вопрос, от лорда Нельвиля пришло другое письмо, которое также могло бы тронуть Коринну, но там он извещал о своем отъезде в Америку. Тогда князь Кастель-Форте окончательно решил ничего ей не говорить. Быть может, он ошибался: она не смела никому в этом признаться, но больше всего мучило ее, что лорд Нельвиль ничего ей не писал; и хотя Освальд навек с ней расстался, ей было бы отрадно услыхать, что он помнит и сожалеет о ней. Ужаснее всего для нее было его полное молчание — она даже не имела случая произнести или услышать его имя.

Горе, которым не с кем поделиться, терзает душу с неизменной силой день за днем, год за годом; горе, на которое не оказывают влияния ни внешние события, ни превратности судьбы, гораздо мучительнее, нежели вереница различных тяжелых переживаний. Князь Кастель-Форте, следуя общеизвестному правилу, изо всех сил старался помочь ей забыть свою печаль; но не существует забвения для людей с пылким воображением, и лучше непрестанно пробуждать в них воспоминания и вызывать облегчающие душу слезы, чем давать им замыкаться в себе.

Книга девятнадцатая

Возвращение Освальда в Италию

Глава первая

Вспомним теперь о событиях, происшедших в Шотландии после грустного празднества, когда Коринна принесла столь тяжелую жертву. Слуга передал на балу лорду Нельвилю несколько писем, и тот вышел, чтобы их прочитать: сперва он распечатал письма своего лондонского банкира, не подозревая, что у него в руках письмо, которое должно решить его судьбу; но когда он увидел руку Коринны, прочел слова: «Вы свободны» — и узнал свое кольцо, он ощутил глубокую боль и воспылал гневом. Два месяца он не получал писем от Коринны, а теперь она нарушила молчание, дав ему такой краткий ответ и решившись на такой бесповоротный поступок! Он уже не сомневался в ее неверности; ему вспомнилось все, что говорила леди Эджермон о ветрености и непостоянстве Коринны; в нем вспыхнуло враждебное чувство: он еще любил ее и потому был к ней несправедлив. Он позабыл, что несколько месяцев назад отказался от мысли жениться на Коринне и что ему очень нравилась Люсиль. Он вообразил, что Коринна презрела его нежные чувства и изменила ему. Он был растерян, разгневан, несчастен, но особенно болезненный удар был нанесен его гордости, и ему хотелось как-нибудь показать свое превосходство над женщиной, покинувшей его. Не следует давать волю оскорбленной гордости в сердечных делах; обычно она овладевает человеком, когда самолюбие берет верх над любовью, и если бы лорд Нельвиль любил Коринну, как в прежние дни в Риме и Неаполе, он не отшатнулся бы от нее, вообразив, что она провинилась перед ним.

От леди Эджермон не укрылось беспокойство лорда Нельвиля; в этой женщине под маской холодности таилась страстная натура, а смертельная болезнь, угрожавшая ей, еще усиливала ее привязанность к дочери. Она знала, что бедняжка любит лорда Нельвиля, и горько упрекала себя в том, что, познакомив ее с ним, нарушила ее душевный покой. Мать ни на миг не упускала из виду Освальда и старалась разгадать его сердечные тайны с прозорливостью, обычно свойственной женщинам,

и с неусыпной бдительностью, которая обостряется сильным чувством. Якобы для того, чтобы заняться делами Коринны, то есть наследством ее дяди, которое леди Эджермон хотела переправить в Италию, она попросила лорда Нельвиля зайти к ней на следующее утро. Из разговора с ним она поняла, что он недоволен Коринной; и, желая разжечь его неприязнь к ней своим благородным поступком, леди Эджермон заявила, что готова признать ее своею падчерицей. Лорд Нельвиль был удивлен такой переменою в образе мыслей леди Эджермон, но понял — хотя эта мысль не была высказана вслух, — что она осуществит свое намерение лишь в том случае, если он женится на Люсиль, и, поддавшись на минуту чувству гнева и досады, он опрометчиво попросил у нее руки ее дочери. Восхищенная леди Эджермон едва сумела овладеть собой настолько, чтобы не слишком поспешно сказать ему «да». Согласие было дано, и лорд Нельвиль вышел из комнаты, связав себя обязательством, о котором за минуту перед тем и не помышлял.

Покамест леди Эджермон подготавливала дочь к встрече с Освальдом, он в сильном волнении ходил по дорожкам парка. Он говорил себе, что Люсиль нравится ему лишь потому, что он мало ее знает, и что нелепо строить счастье своей жизни на обаянии тайны, которая должна в конце концов все же открыться. Внезапно в нем пробудилась нежность к Коринне, и он вспомнил свои письма к ней, в которых слишком отчетливо отражалась его внутренняя борьба.

— Она права, — воскликнул он, — что отступилась от меня: у меня не хватало мужества сделать ее счастливой; но она не должна была так легко расстаться со мной, а эти холодные строки… Но кто знает, не обливала ли она эти строки слезами? — При этих словах у него самого покатились слезы из глаз.

Погруженный в свои мысли, он далеко отошел от замка, и слуги, посланные леди Эджермон сказать ему, что его ожидают, очень долго его разыскивали; он сам удивлялся тому, что его совсем не тянет в замок, однако поспешил туда вернуться.

Войдя в комнату, он увидел Люсиль, которая стояла на коленях перед матерью, спрятав голову у нее на груди: поза девушки была очень трогательна и грациозна. Услышав шаги лорда Нельвиля, она подняла лицо, залитое слезами.

— Не правда ли, милорд, — сказала она, протягивая ему руку, — вы не разлучите меня с моей матерью?

Освальду очень понравилось, что она в такой форме выразила ему свое согласие. Он тоже опустился на колени и попросил у леди Эджермон разрешения поцеловать склонившуюся к нему Люсиль; так это невинное дитя простилось с детством. Густая краска выступила у нее на лбу; глядя на нее, Освальд понял, какие чистые и священные узы соединяют его с ней; и хотя Люсиль была в эту минуту прелестна, ее красота производила на него не такое впечатление, как ее небесная скромность.

Брачная церемония была назначена на воскресенье, и все последующие дни прошли в приготовлениях к свадьбе. Люсиль была по-прежнему молчалива, но все, что она говорила, было просто и благородно; и лорд Нельвиль ценил и одобрял каждое ее слово. Но все же он ощущал какую-то пустоту возле нее: их беседа всегда состояла из вопросов и ответов; она сама не начинала разговора и не поддерживала его; все было прекрасно, только Освальду недоставало того внутреннего пыла, того прилива жизненных сил, которыми он в свое время наслаждался. Лорд Нельвиль невольно думал о Коринне; но он давно о ней не слышал и надеялся, что когда-нибудь она станет для него каким-то призрачным существом, о котором можно лишь смутно сожалеть.

Когда Люсиль узнала от матери, что Коринна жива и находится в Италии, ей очень захотелось расспросить о сестре лорда Нельвиля; но леди Эджермон запретила ей это; и она подчинилась, по своему обыкновению не спрашивая о причинах запрета. Утром того дня, когда должна была состояться свадьба, образ Коринны с небывалою силой ожил в сердце Освальда, и это испугало его. Тогда он обратился с молитвой к отцу; взывая к нему из глубины души, Освальд говорил, что исполняет его волю на земле, дабы получить его благословение на небесах. Облегчив душу молитвой, он явился к леди Эджермон; он чувствовал свою вину перед Люсиль, которой мысленно изменил. Она была восхитительно хороша и походила на ангела, слетевшего на землю; казалось, она воплощала в себе все небесные добродетели. Они пошли к алтарю. Мать была взволнована еще больше дочери, ибо к ее волнению примешивался страх, какой испытывает всякий человек с жизненным опытом, принимая важное решение. Люсиль была полна надежд; в юной девушке было еще столько детского, и она сияла радостью любви. Возвращаясь из церкви, она робко оперлась о руку Освальда, словно доверяясь своему защитнику. Освальд глядел на нее с умилением; казалось, он ощущал в своем сердце враждебные силы, грозившие счастью Люсиль, и он давал обет защищать ее от них.