Корм вампира
Шрифт:
Из чувства противоречия, возвращаюсь по своим следам и приступаю к поиску того, чего здесь, может быть, никогда и не было. Или, развалилось в прах, за 40 лет зим, лет и весен.
Волчьи кости.
Массивный волчий череп, с отсутствующим клыком, нашелся очень быстро. Выбеленный временем, освобожденный муравьями от плоти, он скалился на меня, притаившись в корнях лещины.
Едва я к нему прикоснулся, череп начал рассыпаться желтоватым порошком, словно признав руку убийцы. Легкий порыв ветра раскидал желтые крупинки, обнажая оставшийся для меня
Белый клык, в мой палец длиной.
Белый, словно ни время, ни погода над ним были не властны.
Что же… Этот клык, такая же моя добыча, как и тот, что остался в номере, рядом с конвертом. Рядом с моими часами, кольцом и бумажником. Рядом с ней.
Стянув перчатку с руки, забрал клык и спрятал его во внутренний карман комбинезона.
Как говорил Гуим?
"Зуб носить вшитым в шов рубашки, а коготь — под рубашкой"?
"А еще он просил никогда себя не беречь!" — Напомнила мне собственная память, с издевкой. — "Помнишь? Пока ты следовал этому совету — все играло и переливалось. А теперь?"
У меня два проклятья: воображение и совесть.
Теперь, туда же лезет память, чтоб ей никогда от склероза не страдать, моей зловредине!
Память, чаще всего шутит с человеком очень скверные шутки, оставляя в себе не самые лучшие воспоминания, а затем "полируя" их, трансформируя сперва в забавные, а потом и в душещипательно-ностальгические. Хотя, если откинуть шелуху, останется именно то, что и было: упавшее на асфальт мороженое, поломанная игрушка, несправедливое наказание и насмешки одноклассников.
И не надо напоминать мне, что все дети жестоки, а память — милосердна.
Милосерден склероз, а дети честны и открыты, пока за них не берутся взрослые учителя, калеча по образу и подобию своему.
На склон горы взлетел, не чувствуя под ногой осыпающегося снега, ни разу не оступившись. Повернулся к оврагу спиной и оттолкнулся лыжами, только что распрощавшись с прошлым, поставив последнюю точку в той, закончившейся именно сейчас, жизни.
Теперь уже не важно, что за спиной — только вперед!
Новое поколение лыж, не требующее смазки, почти не царапающиеся и легкие, не смотря на ширину и длину, проминали мягкий снежок и несли меня в обратную сторону, в пещеру.
Хотя и не вариант — быть может, я уже свернул не туда и теперь стремлюсь в обратную сторону, как кит на берег, а не в спасительные и богатые планктоном, глубины океана.
Видал я такого, "самоубийцу", которого японские рыбачки со всевозможной скоростью разделывали на кровоточащие куски, пока не протух.
Длинный, черный и мертвый.
А вокруг него оранжевые, мелкие фигурки, орудующие топорами и пилами, летящие во все стороны куски мяса и гортанные крики.
И чайки, которые ждут своего времени.
В детстве-юности, страдаючи топографическим кретинизмом, никогда не мог понять, с какой стороны находится дом. Вечно показывал не туда и не той рукой.
Отчаянно боялся заблудиться в наших, совсем не маленьких лесах, прекрасных горах и бескрайних степях своей
Лично мне хватило собственной встречи с волчицей, чей череп только что распрощался со вторым клыком, превратившись в желтую пыль, уже засыпанную снегом.
В институте, в голову вбили, что север сверху, юг снизу, а восток и запад, соответственно — слева и справа. Или справа и слева?
На первом же "рабочем выходе" за акваторию, едва берег стал дымкой, вся наука вылетела у меня из головы, оставляя очень важное знание — до ближайшей земли две сотни метров вниз и, если не хочешь там оказаться — слушайся старших и… Просто закрой глаза.
Это ничем не объяснимое "чувство дома", запрятано в каждом человеке. Только пробуждается оно, у каждого по-разному. И в разное время.
Капитан Краев на полном серьезе ругался с Федоровым, призывая меня утопить, как абсолютно не способного к навигации.
Они помирились на берегу, после "Шален-Гра".
Но Краев старался никогда не подпускать меня к мостику, особенно на вахту старпома.
Снег все валил и валил, лыжи скользили, а я шевелил руками-ногами, уже не наблюдая за дорогой и не разыскивая глазами припорошенные, точнее — заваленные — следы лыжни.
До паники еще далеко — пока идет снег — тепло, а моя туша, хоть и лишившаяся большей части сала, все еще обладает запасом подкожного жира. Вот когда облака уронят последнюю свою снежинку на белую простыню расстилающуюся под моими ногами, вот тогда дело станет плохо: за снегом идет мороз, трескучий и кусачий, которому мой комбез, хоть он трижды армейский — на пару укусов.
Лыжник и ныряльщик, на мой взгляд, братья-близнецы. Оба знают, что такое холод, и каково это, рассчитывать силы, просчитывать каждое свое действие и движение. Ныряльщика-аквалангиста поджидает эйфория глубинного опьянения, лыжника — предательское тепло медленного замерзания. Переохлаждение и там, и там. И, вместо барокамеры — отдельная палата для тех, кто обморозился или просто простыл, "поймав" воспаление легких или еще какую другую, прелесть. Волки сойдут за акул, а крапива — ну чем не стрекательные щупальца медуз!
Нашу скалу заметил случайно, почти пролетев мимо, так я задумался над своими сравнениями и ощущениями. Снег почти завалил вход, пришлось изображать из себя собачку, разыскивающую косточку там, где она ее не закапывала.
Пещера встретила меня прогоревшим очагом, холодом и пустотой — прогулка моя явно подзатянулась, как бы эти "человекоподобные", не кинулись на мои поиски, с них станется.
Главное, чтобы они сами куда не вляпались. У меня их нюха и внимательности нет, так что даже пройдя в шаге, я просто пройду мимо и не надо кивать на интуицию и телепатию. И то и другое прекрасно работает ровно до того момента, когда становится жизненно необходимо!