Корни неба
Шрифт:
– Мы требуем объяснений... Мы считаем, что вы нас надули. По какому праву вы заявили в манифесте, что ваши действия не имеют политического характера? Кто вам разрешил? Почему вы не представили нам текст до его публикации? Помощь вам была оказана без предварительных условий, но вы не имели права искажать в глазах общества цели нашего движения...
Морель кинул на него усталый взгляд"
– Ну и что?
– спросил он.
– Эта декларация явно направлена против нас. Совершенно незачем было делать такую оговорку. Вы нас предали. Мы - политическая организация. И представляем собою отряд освободительной армии. А вы в последний момент подорвали нашу операцию, лишили ее какой бы то ни было политической окраски.
Морель поднялся и отер лоб. Он был мрачен.
– Послушай, малыш, - раздраженно произнес он.
– Ты еще молод, и мне бы полагалось высказать все Вайтари, но раз
– только добиться бы независимости, - надо было сказать раньше. Я политикой не занимаюсь. Защищаю слонов, и все. Однако можешь утешиться. Волноваться не стоит. Они там сварганят политическое дело. Можешь на них положиться. Они никогда не признают, что тут произошло нечто, не имеющее отношения к политике. Сделают все как надо. Поэтому огорчаться не стоит.
– Вы за или против права народов самим распоряжаться своей судьбой? закричал Н'Доло.
Морель был искренне удручен. Он повернулся к Перу Квисту.
– Что поделаешь, раз он не желает понимать?
– Вы - противник независимости Африки, - заявил студент.
– Вот в чем суть.
– Послушай, неужели я говорю недостаточно ясно? Да или нет? воскликнул Морель.
– Единственное, что меня интересует, - защита слонов. Я хочу, чтобы они были живы и сыты и чтобы их можно было видеть. А кто мне поможет - Франция, Чехословакия или папуасы - какая разница, лишь бы получилось. Но было бы еще лучше, если бы мы навалились всем миром, может, тогда что-то и выйдет. Я послал свою петицию во все страны мира, а сверх того - в Объединенные Нации, повсюду, где есть почта. В ближайшее время созывается международная конференция, и я обращаюсь к ней, говорю делегатам: вам надо договориться, это очень важно. Может, они сделают то, что надо, а если к тому же захотят создать какие-то новые государства, новые нации - африканские и любые другие, - я согласен, если буду уверен, что они в самом деле намерены защищать слонов. Я должен быть в этом уверен. Должен убедиться. Меня столько раз надували, меня и моих товарищей... Идеологий я в принципе побаиваюсь, они, как правило, поглощают все, а слоны - животные большие, занимают много места, кажутся бесполезными, особенно когда спешишь. Что же касается национализма, который занят только собою, как мы видим сейчас повсюду, и который плевать хотел на слонов, это - одно из "с величайших свинств, какие выдумал человек, а он мастер выдумывать всякие свинства. Ну вот, теперь я высказался напрямик и если ты успокоился, можешь помочь мне с канистрами.
Когда Н'Доло отошел, Морель повернулся к Перу Квисту:
– Ну как, все ясно?
– спросил он.
– Да, - с легкой грустью ответил датчанин.
– Конечно. Но его не убедишь. Бесполезно и пытаться. В Финляндии, когда я встал на защиту леса и русские чиновники мне терпеливо объясняли, что древесная масса для бумаги все же куда важнее деревьев - там ведь было то же самое... Поняли только тогда, когда свели почти все леса. Все повторяется. И китобои объясняли мне, что китовый жир - необходимый товар, что он гораздо важнее живых китов...
С этой минуты трое молодых людей больше не разговаривали с Морелем и не скрывали своей враждебности. Лицо сидевшего за рулем Н'Доло выражало злобу, а когда Морель ловил его взгляд, читал в нем вызов и презрение. Однажды, после двухчасового молчания, студент злобно поглядел на Мореля и заявил:
– Я вам скажу, что такое ваши слоны. Уловка, чтобы отвести душу. Помогает совесть успокоить. Дымовая завеса, понятно? А за ней
Морель спокойно кивнул:
– Может случиться и так.
– Черт бы вас побрал!
– закричал выведенный из себя студент.
– Хоть разок-то можете прямо ответить, а не увиливать? Вы за свободу народов или против?
Морель открыл было рот, чтобы ответить, но вовремя сдержался. Зачем? Если они до сих пор не поняли, значит, действительно не способны понять. В человеке либо есть такой дар, либо нет. И не у них одних он отсутствует. "Да, еще не настал тот день, - невесело подумал он, - когда народы всего мира выйдут на улицу, чтобы потребовать от своих правительств, каковы бы те ни были, уважения к природе. Но из-за этого не стоит падать духом, в конце концов, Африка всегда была страной искателей приключений, горячих голов и первопроходцев, которые оставляли тут свои кости, пытаясь идти все дальше и дальше, - вот и давай-ка поступать, как они. А что касается конечной победы... Не надо отчаиваться. Надо продолжать, испробовать все средства. Раз люди не способны хоть немного ужаться, потесниться, если у них настолько не хватает великодушия, если - какие бы цели ни преследовали они не желают уступить место слонам, если упорно считают, что этот символ свободы - ненужная роскошь, - что же! дело кончится тем, что человек сам превратится в бесполезную роскошь". Лично ему это решительно безразлично. Ведь его нелюбовь к людям широко известна и официально признана. Морель выпрямился, отер лоб и веселый огонек в глазах, который никогда не прятался слишком глубоко, засверкал ярче прежнего, он знал, что ни Пера Квиста, ни Форсайта улыбка не удивит, а что до остальных, да и всего мира в целом, его ведь и так давно считают сумасшедшим.
На следующем перегоне трое молодых людей держались обособленно, даже ели отдельно. Они не расставались с оружием и вели себя так, словно в любую минуту ожидали выстрела в спину. Пер Квист смотрел на них снисходительно. Он привык иметь дело с молодежью и понимал их дурное настроение, но вот кто не спускал с них глаз - это Короторо. Он сидел, нахлобучив засаленную фетровую шляпу на лоб, держа на голых коленях снятый с предохранителя пулемет, и, махнув рукой в сторону студентов, мрачно сообщил Форсайту:
– Готовят какую-то пакость.
Тогда же, на последнем перегоне Форсайт чуть поближе сошелся с Короторо. Между американским офицером, выходцем из старой семьи южан, и черным бродягой, чью фетровую шляпу и просиженные штаны повидали все африканские тюрьмы, возникла инстинктивная симпатия, хотя бы потому, что оба подвергались преследованиям и опыт рождал у них сродство душ. Они часто спали бок о бок и на дружеское похлопывание белого чернокожий отвечал своей чуть-чуть жестокой, но сияющей улыбкой. И в гот вечер, когда они сделали привал среди кустиков молочая, а вокруг всю ночь разносилась перекличка бредущих к водопою стад, Форсайт увидел Короторо при свете луны, - негр сидел на земле, держа на коленях пулемет, как гитару, на которой сейчас заиграет. И Джонни Форсайт впервые задумался над тем, что влечет этого проходимца к Морелю, за которым он так преданно следует.
– Скажи-ка мне, Коро...
Улыбка Короторо была заметна даже в темноте.
– Вот уже год, как ты с ним повсюду... Ты так уж любишь слонов?
– Да плевать я хотел на слонов!
– Тогда почему? Ты - за независимость Африки? Тоже феллах, как те трое?
– Да плевать я хотел...
– Он сплюнул и с гордостью произнес: - Я ведь дезертировал из французской армии, я-то уж разбираюсь...
Ответ был не слишком вразумительным, но в нем звучало чувство превосходства, слова сопровождал презрительный взмах руки в сторону троицы возле грузовика.
– Понятно. Но почему ты примкнул к Морелю? Короторо снова сплюнул.
– У меня никого нет, - кратко пояснил он.
Вот и весь сказ, - и если это было признание в дружеских чувствах к Морелю, право же, лучшей причины для его присутствия здесь не придумаешь. Именно Короторо они были обязаны тем, что на этот раз избежали беды. Пристальный взгляд грозы базаров и сирийских лавок, который замечал каждое движение троих заговорщиков, несомненно, помешал им пораньше привести в исполнение свой замысел. Форсайт горько себя попрекал, что не обращал на них должного внимания, которого они, однако, требовали, на которое притязали всем своим поведением, - как все очень молодые люди, они не выносили, когда их не принимают всерьез. Убежденные в том, что преданы, оскорбленные тем несколько отеческим пренебрежением, которое им выказывали, - а в нем они усматривали только презрение, - юноши отважились на полный разрыв и даже на то, чего поначалу вовсе не предполагали. Форсайт признался Шелшеру, что и не подозревал, что они замышляют.