Король-паук
Шрифт:
Да, могущество новоявленного сеньора перейдёт все разумные пределы, подумал Людовик, ибо это было ещё не всё. Принц де Фуа вскоре должен был быть объявлен наследником двойной короны — Арагона и Наварры. И сам он, и его единственный законный сын вряд ли успеют получить её. Но Анри Леклерк жив и здоров, а Жан только что доказал всем свою находчивость в бою и благородство в поступках. Все, кому дорого благоденствие и незыблемость дома, сочтут безумием отбрасывать в сторону бастардов, наделённых такими многообещающими качествами. И не потребуется какого-то невероятно крутого поворота фортуны, чтобы вознести генерала Леклерка, а за ним и его сына
А дальше — король Иоанн сможет вполне обоснованно претендовать на обширные земли Фуа, Арманьяков и Коменжей, расположенные по французскую сторону Пиренеев. На мысленной географической карте Людовик представил, как французское королевство распадается на куски. На севере его королевство преследовали сплошные несчастья — потеря Соммы, необходимость идти на позорный мир с Бургундией. Неужели этого мало, и он должен создавать себе сложности на юге, отрывать от Франции Пиренеи, своими руками возводить на престол короля-соперника? Не этого ли добивался его злейший враг — появление во Франции множества королей? И всё это из-за пустой клятвы, данной мертвецу; из-за клятвы, не выполнить которую легче лёгкого — просто молчать?! Нет, нет, есть только один король, и он должен быть только один король — Людовик XI. Его называют пауком. Да будет так! Ни одного паука доселе не удавалось поймать на его собственной паутине.
Буквально он сдержит своё слово. Буквально, и не более того. Он исполнит главное, он скажет: «Господин де Фуа, вас спас Жан Леклерк». И пусть ангелы с острым слухом донесут эти слова до райских кущ, и спросят Бернара д’Арманьяка, нарушил ли король Франции свою клятву.
Людовик улыбался. За последние три дня у него было мало поводов для улыбок, но когда ему удавалось кого-нибудь провести, он всегда улыбался. А сейчас, когда он чувствовал, что провёл ангелов, он улыбнулся чуть шире обычного.
С той же самозабвенной страстью, которая в самые молодые годы заставляла его искать славы на полях сражений и которая после восхождения на престол затянула его в водоворот слишком поспешных и всеобъемлющих реформ, он весь отдался теперь пленительному искусству, новому для мира, где национальные государства только начинают складываться, — искусству дипломатии.
«Честь национальная будет в корне отличаться от личной чести, — говорил он, — для государства мерилом чести будет только успех».
Он дал нерушимую клятву всеми святыми, что хитростью и коварством вернёт себе всё, что из-за превратностей битвы и подавляющего превосходства неприятеля было потеряно при Монтлери, и неважно, сколько лет это займёт, и неважно какие грехи ему придётся взять на душу. «Ибо я вряд ли слеплен, — рассуждал он сам с собой, — из того же теста, что и все эти святые праведники». У Людовика Валуа, короля Франции, всего одна душа, и она легко может сгореть в адском пламени, но игра, наверное, стоит свеч, если при благоприятном исходе результатом станет процветание и достаток шестнадцати миллионов французов.
Никогда в жизни не был он так приветлив и любезен наружно, как в эти первые несколько недель после Монтлери, никогда в жизни не подавлял он истинных стремлений и порывов своего сердца так жестоко. Шарлотте было велено, — не в самом мягком тоне, оставаться в Савойе до тех пор, пока воздух Франции не очистится. В настоящее время страну сотрясают бури
Герцог Карл, ярость которого далеко не была удовлетворена, тем не менее, подумав и сосчитав павших, предложил заключить мир, хотя и тяжёлый для Франции мир. Более всего он неистовствовал по поводу потери Соммы, которую Людовик отобрал у его одряхлевшего отца, как у младенца забирают леденец. Бургундец настаивал на возвращении городов на Сомме. Пятого октября, круто изменив всю свою политику, Людовик «с радостью» согласился вернуть их. Скрепляя договор печатью, Филипп де Комин подозрительно вглядывался в широко улыбающееся лицо короля.
Двадцать девятого октября король подписал ещё один договор, на этот раз с восставшими против него французскими баронами, одни из которых присоединились к бургундцам, другие к бретонцам. Последние наконец подоспели к месту битвы, где обнаружили, к великому изумлению королевского брата, что война окончена и стороны уже условились о мирном соглашении. «Если Бургундия заключила мир, — сказал герцог Беррийский, вызвав улыбку даже у своей пухленькой жены, — тогда я, по-видимому, тоже победитель, и мне тоже следует подписать его. Не так ли, Людовик? Вы всегда хорошо разбирались во всех этих формальностях. Что касается меня, — продолжал он, разглаживая складки на своём «стальном» камзоле, — то я, как и мой бургундский кузен, чувствую себя в своей стихии на поле брани.
— Мой дорогой брат, — отвечал король, — герцог Карл и я — мы оба хотим мира. Это то немногое, в чём наши чаяния сходятся. Если вы тоже хотите мира, значит, мы во всём согласны, война окончена, и всё в полном порядке.
«Забавное упрощение», — заметил про себя Филипп де Комин.
— Но что я получу от всего этого? — спросил герцог Беррийский. — Я дни и ночи проводил в седле, я истекал потом в тяжёлых доспехах — и всё это за дело Лиги! — он обернулся к герцогу Карлу: — Кузен Карл, что получу я?
Тот презрительно прикусил губу и посмотрел на Филиппа де Комина, который тут же заговорил вкрадчивым голосом:
— Владения моего господина раскинулись необъятно широко, ему подвластны многие народы, говорящие на разных наречиях. Большинство из этих народов может возроптать, если ими станет править природный француз, каким являетесь вы. И потому передача вам каких-либо бургундских земель невозможна. Кроме того, мой господин, хоть и заслуживает королевского достоинства, как никто из государей, к сожалению не владеет им формально. И с этой точки зрения, господин герцог, поскольку ваш брат увенчан королевской короной Франции, поскольку ему принадлежат неоспоримые титулы и богатейшие провинции, не будет ли выглядеть естественно и справедливо, если он наградит вас за неоценимые услуги, оказанные вами Лиге.
Явственно подрагивая бровью, Комин добавил последнюю фразу и лукаво взглянул на Людовика.
Герцог Беррийский, казалось, был несколько озадачен и инстинктивно обернулся к старшему брату за разъяснением.
— Он хочет сказать, — пришёл ему на помощь Людовик, — что я могу дать вам больше, чем он. Даже теперь.
— И вы дадите мне что-нибудь?
— Мой милый Карл! Какой же брат поскупится на награду для брата?!
— Хорошо, — сказал герцог просто, — раз так, хорошо.
Людовик подарил брату Нормандию, назвав его в своей речи бесстрашным воином и напомнив ему о другом нормандском герцоге — покорителе Англии: «Кто знает, какие будущие подвиги уготованы вам судьбой!»